Уже после десятого ноября, когда ещё заканчивалось конопаченье судна и вовсю шло смоление, была начата подготовка к спуску корабля на воду.

В ряду клетей, обращённых к морю, меж ними вбивались под днище судна стойки приблизительно одинаковой толщины. После этого удалялись костры клетей, и судно как бы повисало на стойках. Затем меж стоек укладывались длинные струганые брёвна, одним концом уходившие под днище корабля, другим — в воду и имевшие наклон в сторону моря. Для лучшего скольжения судна по слипу бревна сверху были смазаны салом.

На носовой шпиль [58] корабля был накручен канат, длинный конец которого был выброшен на землю и там уложен в бухту.

Торжественный спуск фрегата «Святые апостолы Пётр и Павел» был назначен на 16 ноября. На торжества явилось всё Великое посольство во главе с Лефортом, и, поскольку последний носил адмиральское звание, Пётр испросил у него разрешения к началу:

— Господин адмирал, позвольте начать спуск?

— Валяйте, — разрешил Лефорт, ещё не очухавшийся после вчерашней пирушки.

— По местам! — скомандовал бомбардир.

И волонтёры с топорами разбежались каждый к своей стойке. Однако у средней стойки никого не оказалось, а возле неё с топором должен был встать Меншиков.

— Где Меншиков? — грозно рявкнул бомбардир.

Волонтёры переглядывались, пожимали плечами: никто не знал, куда делся Алексашка.

— Позвольте мне, господин бомбардир, — вызвался Аргилович.

— Я сам. — Пётр, взяв топор, отправился к средней, основной стойке, поплевал на руки, ухватил крепко топорище. Скомандовал врастяжку: — Внимание-е-е!

И сразу все, стоявшие у стоек, подняли топоры, замерли в замахе.

— Р-руби! — крикнул Пётр и первым вонзил топор в свою стойку.

Засверкали, затюкали топоры, посыпались щепки от стоек. У бомбардира первого, хрустнув, переломилась пополам стойка, и Пётр, пригнувшись, нырнул под днище судна. Одна за одной ломались другие стойки, и рубщики исчезали под днищем, убегая на другую сторону. Корабль начал крениться, удерживаемый на одной ещё не перерубленной стойке. Она трещала, волонтёр, оказавшийся один под нависавшим над ним судном, лихорадочно тюкал топором по зарубу. Казалось, корабль сейчас упадёт на него и раздавит как букашку. Все замерли в ужасе.

Пётр был уже у носа дрожавшего от потери равновесия судна, мгновенно оценив ситуацию, он крикнул:

— Ложись!

В это время стойка наконец хрустнула, и запоздавший рубщик её упал тут же у бревна слипа, прижавшись к земле. А фрегат, наклонившись, заскользил по брёвнам к воде. Ударился об воду, образовав волну, побежавшую по глади залива. Брёвна, по которым только что промчался корабль, подымливали. Из-за одного из них поднялся бледный от испуга замешкавшийся рубщик.

Сам фрегат, разогнавшись при спуске, поплыл от берега, за ним, разматываясь из бухты, убегал в воду канат.

— Держать! — крикнул Пётр, бросаясь к канату и хватаясь за него.

Однако инерция корабля оказалась столь сильной, что едва не свалила Петра с ног. И тут все бросились хвататься за канат. Лишь тогда, когда облепили его как муравьи всем Великим посольством, удалось остановить фрегат и начать подтягивать его к берегу.

И тут на носу фрегата появился Меншиков и, в восторге махая руками, заорал:

— Ур-р-ра-а!

— Ах ты паршивец! — крикнул бомбардир и погрозил ему кулаком, хотя в тоне его не угроза слышалась, а скорее удивление проделке Меншикова.

Захлестнув верёвку за причальную сваю, Пётр крикнул Меншикову:

— Берись за вымбовку [59] , бездельник, подтягивайся.

— Есть! — с готовностью отозвался Алексашка и, ухватившись за вымбовку, стал вращать шпиль, накручивая на него канат и этим подтягивая судно к причалу.

Наконец на борт был брошен трап. С корабля по трапу спустился улыбающийся Меншиков.

— Всё в порядке, господин бомбардир.

— Ты что ж это сбежал, чертяка?

— А кто тогда б на шпиль встал? — нашёлся Меншиков.

— Мог бы сказать.

— Тебе скажи, как же. Сам бы туда забрался.

— Ну как? Течи нет?

— Надо посмотреть. Я ж из трюма выскочил, как только он об воду ударился.

Пётр сам поднялся на корабль, спустился вниз, прошёл по трюму, внимательно осматривая днище. Вылез оттуда довольный.

— Сухо.

— Сам смолил, — отвечал с гордостью Меншиков.

Начались поздравления, объятия, рукопожатия.