— Эх-хе-хе, Пётр Алексеевич, уж не себя ли ты тут изобразил, что-то союзниками и не пахнет. Не надорвался бы один-то.

А бомбардир в это время, ухватив конец верёвки, захлестнувшей брус, командовал своим волонтёрам, соблюдая ритм:

— Раз! Два! Подали-и!

И брус подавался на фут от общего мгновенного усилия.

— Все вы лодыри-и!

Ещё на фут продвигался брус. Алексашка рядом с Петром, но за другой конец верёвки держится, весело подхватывает:

Стоялыми жеребцами ржут волонтёры, но дружно, под каждую строчку, напрягая силы, подвигают брус. Затащили на палубу, отирают пот, развязывают с бруса верёвки.

Пётр сбежал по трапу с корабля, увидел вышедшего на улицу Головина.

— Что, Фёдор Алексеевич, уезжаешь?

— Да поеду я. Ваш мастер Поль и так уж косится на меня, отвлекаю вас от работы.

Пётр проводил Головина до тележки, прощаясь, решил сообщить хоть что-то приятное:

— Да, Фёдор Алексеевич, я у Витзена из-под носа склюнул литейного мастера, — и засмеялся, довольно потирая руки.

— Как склюнул?

— А просто. Он привёз меня в литейку, а сам ушёл куда-то в дирекцию. Ну я разговорился с литейщиком, неким Вильгельмом Геннином. Ну и сосватал. Готов ехать к нам хоть завтра. Я ему задаток дал.

— А Витзен как к этому отнёсся?

— В том-то и дело, он этого не знает. Он меня уж сколько «завтраками» кормит, когда я начинаю горных мастеров просить. Знать бы, давно сам такого отыскал бы. Виниус уж ругается в письмах, и правильно делает. Так что вы там шибко не расстраивайтесь, если ничего не получится. Добейтесь от них хотя бы разрешения для нас нанимать свободно людей. И за то спасибо.

— Попробуем, Пётр Алексеевич.

— Ну и закупку имущества морского.

— Хорошо, хорошо.

— Да как можно далее отодвиньте прощальную аудиенцию.

— Сделаем насколько возможно. Постараемся.

Пётр проводил Головина, вернулся на верфь, взялся опять за топор. До вечера было ещё далеко, работы выше головы.

В последнее воскресенье октября Пётр сказал Меншикову:

— Сбрасывай, Алексаха, рабочее платье. Ныне отдохнёшь со мной с пользой, не всё ж с Ивашкой Хмельницким. Да и Гавриле не худо бы проветриться.

Велено было принарядиться и Головкину Гавриле Ивановичу.

Меншиков побрился, умылся, переоделся в голландский короткий кафтан, чулки, туфли с серебряными пряжками. Картинка — не узнать, только по рукам натруженным и можно было определить, чем занимается сей франт.

Переоделся и Гаврила Головкин в голландское платье. Выехали втроём в карете.

— Куда хоть едем-то, мин херц? — спросил Меншиков.

— В город Лейден, Александр, к профессору Бургаве [56] .

— К профессору — это хорошо.

— Вы там на верфи кроме сучков ничего не видите, а в Голландии есть что посмотреть, есть чему поучиться. Вот хотя бы дороги возьмите, вишь какие ровные, ухоженные. А в России? За Тушино выедешь — и по уши в рытвину, в грязь.

— Сравнил тоже Голландию и Россию. У них её можно в два-три дня всю обскакать. А Россию? До Китая за год не доскачешь.

— А деревни? Домики аккуратные, палисаднички, цветы. А у нас? По улице не проедешь, дохлых кошек, мусор прямо на дорогу, избы крапивой, лебедой заросли. На крышах козы пасутся. Срамота.

— Тут ты прав, мин херц, токо забыл для полной картины пьяного мужика в лебеде.

— Тебе, Алексаха, зубы бы поскалить, а у меня сердце болит. Ну чем мы их хуже? Чем? Работать умеем. Вон Поль, мастер наш, дал сроку для спуска корабля декабрь, а мы его через пару недель спустим.

— Но мы и пить умеем, мин Херц, не голландцам чета.

— При чём тут «пить», среди них тоже есть питухи, нашим не уступят. Главное у них — стремление к лучшему, к порядку, к чистоте. Вот чему учиться надо. А наши? Князей мне приходилось палкой на учёбу гнать. А? Это как? Что ж тогда с простолюдина спрашивать?

— Их, мин херц, природа воспитывает. Природа. Земли мало, да и над той вечно угроза с моря, того гляди, плотину прорвёт да и рванёт на поля. Голландцу некогда в лебеде лежать, плотину надо обихаживать. Забудь про неё — вмиг без земли окажешься. Вот он и исхитривается, разные машины делает, мельницы ветряные и водяные. А наш мужик что? Над нами, мол, не каплет. А если закапает, так и то хорошо, жито доброе вырастет.