Шрифт:
В общем, ринулась я в самую толпу торговцев, пестрых красок, аппетитных запахов выпечки, криков и песен.
– Таирские шелка!
– Горячий хлеб!
– Пенька!
– Мука ржаная!
– Мед! Лучший мед во всей Беларде!
Босоногая девица стояла рядом с гусляром, наигрывающем грустную мелодию, и печальным голосом пела слезливую песню.
Ох и люблю же я певцов слушать! Голоса у них такие, что всю душу выворачивают. А песни... Иные без слез слушать невозможно. Так бы кажется и подпевала им, да только боги голосом не наградили. Запела я как-то при гостях в горнице, так мать велела замолчать и прочь с глаз уйти.
Девица, погодка моя, пела так, будто слова из самого сердца лились. По щекам ее слеза тихой лодьей бежала, а в глазах столько печали было.
Выйду я на крыльцо,
Снег клоками валит.
Рядом нет ни души,
Лишь звезда говорит.
Говорит о тебе,
Ясный сокол, ты мой,
Говорит о пути,
О дороге прямой.
Затерялся мой друг,
Нету следа его,
Где-то бродит один,
Мне не шлет ничего.
Нет вестей уж давно,
Жду его у окна.
Снова ночь на дворе,
Стужа так холодна.
Где ж ты, миленький мой?
Затерялся в пути...
Где ты, друг дорогой?
След и тот не найти.
Возвращайся скорей,
Жду тебя и верна,
Возвращайся домой,
Побыстрей, до темна.
Только снег за окном
В доме вновь тишина.
Я поставлю свечу
На столе у окна.
Пусть горит в темноте,
Освещая твой путь.
Чтоб, завидев мой дом,
Не успел ты свернуть.
Чтоб нашел мой очаг,
Милый, ласковый мой.
Чтоб уже не свернул ты
С дороги прямой.
Сяду рядом с огнем,
Буду шить, буду ткать,
Чтоб мой милый, тебе,
Две рубахи отдать.
– Ох...
– только и вырвалось у меня, а по щеке так слезы и побежали.
Вынула я из кармана монетку медную да в шапку гусляру положила.
– Что, Вёльма, завелись у Сеньки деньги?
– ехидно усмехнулся Ладимир.
– Не твоего ума дело, - ответила и слезу со щеки стерла.
Колдун присвистнул.
– Эк тебя разобрало-то.
Я развернулась к нему и руки в бока уперла.
– Злой ты да грубый, Ладимир. Ничего красивого вокруг не видишь! Не понимаешь, так и не лезь. Другим не мешай.
Последние мои слова шум толпы заглушил. Пение так понравилось людям, что они тут же щедро стали награждать музыкантов.
Быстренько обойдя все ряды и наслушавшись от спутника своего много всякого, я осталась довольна и согласилась двинуться в путь. Семейку скандальной Румяны мы решили тут и оставить. Нам лишние хлопоты ни к чему. Не хочет Осьмуша в Трайту ехать, так его дело. Сами пусть разбираются.
Только мы отъехали от ярмарки, как вдруг нас нагонять стали. Ладимир остановился, вгляделся в наездника и Стояна в нем узнал.
– Чего тебе еще?
Муж Румяны коня притормозил и, сбивчиво дыша, проговорил:
– Беда у нас, Ладимир. Помощь твоя нужна.
– Какая ж еще беда?
– Дочь наша, Забава, пропала. Увезли ее.
Я так и открыла рот да сказать ничего не смогла.
– А мы с Вёльмой зачем?
– Чародеи вы, вас люди послушают...
Вот те раз! Еще и ворожить не научилась, а уже чародейкой зовут.
Ладимир вздохнул и тихо выругался. Да так выругался, что даже Мирка моя уши прижала.
– Ладно, Стоян, - махнул рукой, оглянувшись на светило, к закату спешащее.
– Все равно уж далеко не уедем. Показывай дорогу.
Румяна металась между рядами, составленными из повозок торговцев. Спрашивала каждого, видел ли тот ее дочь Забаву, а после, когда тот отвечал, что не видел, ругала его такими словами, что и сказать страшно.
Завидев нас, идущих следом за Стояном, Румяна громко охнула, схватилась за голову и рванулась навстречу. Она буквально вцепилась в Ладимира, никак не ожидавшего такой напасти, и стала кричать-уговаривать, чтоб тот дочь ее непутевую нашел.
– Помоги, человек добрый! Не дай девке пропасть! Увели ведь глупую, а она и пошла, неблагодарная какая...Уж я ей все, а она! Уж не дай девчонку сгубить! Не к добру ведь увел ее! Ох, не к добру!
Ладимир не без усилия отстранил от себя назойливую бабу и отошел назад. Видать боевая Румяна не одного только Стояна ввергала в бегство. Я же усмехнулась - ишь какой! Так, мол, шустрый-смелый, а как до бабьих склок дело доходит, так любому мужику не сдюжить.
– Тише, Румяна, тише!
– постарался урезонить ее.
– Ты толком скажи, что случилось?