Пролистнул альбом – тот заканчивался на выпуске восьмидесятого года, и потянулся за следующим, уже понимая – изыскания пройдут впустую. Грейлиф, очевидно, обучался на дому и сдавал экзамены экстерном. Это объясняло «разницу взглядов» и то, что общение с Сириусом он прекратил, когда у того в школе нашлись друзья. И здесь крылось противоречие. Если со Снейпом познакомился после того, как тот примкнул к Пожирателям, почему они общались с нехарактерной для коллег теплотой?

Просматривая фото восемьдесят первого, наткнулся на Бартемиуса Крауча – тот, чисто выбритый, с бледной россыпью веснушек на носу и щеках, выглядел совсем мальчишкой.

Принимать метку во время учебы в школе – видимо, было модно. Трудно объяснить чем-то иным повальную глупость его ровесников – богатства, влияния и даруемых этим привилегий у большинства чистокровных и без того предостаточно.

Гарри отнес альбом с колдографиями и газеты на полку, глянул на часы, висящие над входом, и решил, что на тренировку идти не имеет смысла.

***

Белесые щупальца тумана оплетали трибуны и тянулись к шестам – квиддичное поле тонуло в густом как суп молочном вареве. Гарри громко хлюпнул носом и утерся рукавом – на высоте сотни футов дул пронизывающий ветер, не разгонявший тумана внизу.

Гриффиндор выигрывал со счетом двадцать: десять. Игра шла, судя по ощущениям, уже часа три, сколько минуло в реальности, Гарри не знал. Туман глушил звуки и усиленный заклинанием голос комментатора доносился как через толщу воды. У Гарри, впрочем, не было желания слушать Захарию Смита, заменившего – и какая блеклая это была замена! – Ли Джордана, а ход игры с позиции Гарри наблюдать было удобно и без пояснений. Все как на ладони – проворные загонщики, облаченные в броню вратари, быстрые охотники. Игроки с высоты казались плоскими бумажными фигурами самих себя.

Гриффиндорский охотник направил бладжер в грудь Малфою: тяжелый мяч вскользь ударил чуть ниже сердца, Малфой покачнулся и завалился набок, стараясь удержать равновесие. Выпрямился. Гарри подул на окоченевшие руки, тщетно пытаясь согреться дыханием, и послал метлу вперед и вверх. Оглянулся. Малфоя, вцепившегося в метлу, колотило так, что зуб на зуб не попадал, волосы прилипли к щекам – будто в Черное озеро окунулся.

Рон отражал атаки безупречно, но лицо у него было пунцовое, а уши, как подозревал Гарри, покраснели не только от ветра. Джинни юркой ящеркой металась средь игроков, и он засмотрелся на нее – стремительную и неуловимую, с волосами, пламенеющими как костер. Живое олицетворение осени.

Снова прошептал «Импервиус» – недолговечное действие заклинания было удручающе предсказуемым. Вот Гермиона… Метлу крутанул встречный поток и Гарри опомнился. Нельзя о Гермионе думать, только не сейчас, ей в темнице куда страшнее, и горше, и безнадежнее. При мысли о Лестрейнджах застилала все пелена бешенства.

Малфой дернулся, когда миниатюрное солнце зажглось у правого кольца Слизерина. Быстро глянул в сторону Гарри и направил метлу к кольцам, Гарри устремился следом, не отводя взгляда от снитча, чьи сверкающие крылья трепетали быстро, как у колибри.

Мелкая взвесь холодными каплями оседала на лице и волосах, жемчужной паутиной искрилась на мантии. Посвист колючего западного ветра был тише разговора вполголоса. Малфой вдруг затормозил, точно уперся в щит, а Гарри, напротив, прибавил ходу.

Золоченый шарик метнулся вбок, закружил как юла, а потом бросился за пределы поля. Гарри полетел за ним – теперь песня ветра в ушах звучала мелодично, и сердце тоже пело, и выяснять причину странного поведения Малфоя не осталось ни времени, ни стремления.

Трибуны мелькнули и пропали, десятки лиц, обращенные вверх, слились в пестрое полотно. Гарри протянул руку к снитчу – неповоротливому как воздушный шар, полный воды. Пальцы сомкнулись вокруг снитча. Он с шелестом раскрылся.

Что-то едкое, ледяное как дыхание дементора, обожгло правую руку. Сковывающее онемение распространялось по запястью, ползло по локтю змеей, обвивало предплечье. Кожа слезала пластами, обнажая красноту мяса – от запаха убоины замутило. Гарри стряхнул снитч как ядовитую гадину – тот упал на землю и затерялся в росистой траве, – поднес сочащуюся кровью и сукровицей ладонь к глазам.

Больно не было. Гарри повернул метлу к трибунам, но тут серое небо обрушилось на него, и земля рванулась навстречу.

5

Полог над кроватью был зеленым. И с него капала вода – капли срывались на плохо вымытый пол и стекались к центру комнаты, оставляя грязные дорожки.

Гарри сел – комната крутанулась вокруг оси, стены с поблекшими винтажными обоями накренились, – и потянулся за очками. Заколоченное окно и лампа на витой ножке, да вышитый на изумрудном бархате вензель, дали понять, что Гарри находится в доме номер двенадцать на площади Гриммо. Там, куда меньше всего хотелось возвращаться, где широкие ступени помнили звук шагов Сириуса, а почерневшие лестничные балясины – его прикосновения, где в бывшей спальне Вальбурги Блэк пахло мокрой шерстью.