– Диктофоном, – поправил Гарри. – Не умею, но разберусь.

Взгляд блуждал по разбросанным на ковре вышитым подушкам, и красно-синему одеялу на разложенном диване – Римус, видимо, собирался лечь спать после окончания дежурства. Было неловко признавать свою вину, но Гарри собрался с духом и скороговоркой пробормотал, отчаянно надеясь, что из этой тарабарщины не удастся вычленить ни слова:

– ПростичтояничемтебенепомогалРимус.

Люпин часто и быстро заморгал.

– Не уверен, что понял тебя, – заметил он. – Ты помог мне тем, что оставался в защищенном месте – о большем я и просить бы не осмелился.

– Я бросил тебя после смерти Сириуса, – ну вот, он это сказал. Теперь Люпин вздохнет, безрадостно улыбнется и переведет разговор на другую тему – он, имеющий обостренное чувство справедливости, принимал несовершенство окружающих, оправдывая его обстоятельствами, а первопричину неправильных поступков других искал прежде всего в своем поведении.

– Двенадцать лет я избегал напоминаний о том, что у моих друзей остался сын, и оттягивал встречу, насколько возможно. Было стыдно смотреть тебе в глаза, Гарри – в гибели Лили и Джеймса немалая доля моей вины, – Люпин оперся о крышку стола, точно пригибаемый к земле тяжелым грузом. – Боязнь за их безопасность и мое неумение делиться проблемами отдалили нас друг от друга. Просчет Джеймса не в том, что он подозревал меня в предательстве – это я ошибся, когда перед распределением завязал с ним разговор, а позже не смог отказаться от приобретенной дружбы. Я не могу требовать признательности от тебя, зная, что навлек на них беду.

– Пожиратели охотились за ними из-за пророчества. Это ведь не ты донес о нем Волдеморту, – а тот, кто это сделал, сейчас мучается мигренью наверху, прибавил Гарри про себя.

– Лили и Джеймс трижды бросали ему вызов. И впервые это случилось из-за моей неосмотрительности. Я не распознал следящие чары…

Люпин ничего больше не сказал – стиснув кулаки так, что костяшки пальцев побелели, он невидяще смотрел на облезлую стену и прокручивал, верно, мысленно те моменты, когда мог изменить судьбу. Не перекроить свершившееся и не переиграть сотворенное – кому об этом знать, как не Римусу. Но иногда хочется верить, что все еще можно исправить.

– Так куда идти? – спросил Гарри.

Люпин встряхнулся как большая собака.

– На чердак. Там лучше всего распространяется сигнал. Познакомишься с нашими умельцами – они обьяснят, о чем лучше умолчать, а что люди хотят услышать. Эфирное время строго ограничено, так что размениваться по мелочам некогда. Возможно, этой речью тебе предстоит переломить хребет истории.

«И заодно сломать свой», мрачно подумал Гарри.

***

Они аппарировали в предместье незнакомого города в начале пятого. Безлюдная в этот час промзона встретила тишиной и редкими светляками горящих фонарей. После полуночи пошел снег, мелкая поземка колола лицо и руки.

Снейп отправился на обход территории. Люпин же, действуя как заправский взломщик, зачарованными кусачками переломил дужку замка с палец толщиной – Гарри не усомнился в том, что именно этот склад выбран был заранее. Как по нотам разыграли спектакль для единственного зрителя – Снейп наверняка в сговоре с Лейстрейнджем и, более того, убежден, что тот не станет предпринимать враждебных действий. Люпин по неизвестной пока причине принял это как аксиому.

Внутри пахло пылью, мокрым деревом и плесенью, в дальнем углу чернела громада пилорамы, зловеще поблескивающая хромированным желобом. Гарри облокотился о подоконник и приготовился к нудному ожиданию. Люпин устроился рядом, прямо на бетонном полу – плотная ткань подбитого мехом плаща защищала от мороза. Волнение сжимало грудь железным обручем, Гарри дышал редко и глубоко, чтобы успокоиться. Занятия окклюменцией способствовали укреплению самоконтроля, однако очевидный их недостаток – притупление эмоциональной реакции, не давал в полной мере оценить преимущество разума, свободного от присутствия Волдеморта. Сильные переживания возвращали прежнюю остроту ощущений.

Речь, записанная на диктофон, вышла не столь ужасной, как представлялось поначалу – изредка сбиваясь и мямля, Гарри, тем не менее, сумел донести до слушателей, что самое главное – спасти как можно больше людей, не прибегая к насилию. Война решалась не только на поле боя – все эти мужчины и женщины, с затаенным страхом ловящие запрещенную волну, могли помочь друзьям, родственникам и соседям-маглам, не выступая открыто против Пожирателей. Не обывателям противостоять военным преступникам, на чьем счету сотни убийств. Потворствовать противникам нового режима, не привлекать излишнего внимания, свести к минимуму контакты – людям семейным иную стратегию выбирать было не просто бессмысленно, но и опасно. Случаи, когда маглорожденных родителей выманивали из укрытия, используя в качестве наживки их детей, были столь часты, что Гарри счел не лишним проговорить это еще раз. Напоследок призвал игнорировать призывы выдавать тех, кто оскверняет и позорит имя мага, и напомнил, что безвыходных положений не существует. Радисты – хипповатого вида мальчишка лет тринадцати и старушка в платье, вытащенном из музейных запасников – следили за его монологом как коршуны.

– Ты выступил в необычном ключе.

Гарри невольно вздрогнул, когда Римус заговорил – так непривычно гулко разносились звуки, отражаясь от бетонных стен и возвращаясь искаженным эхом.

– Я все неправильно сделал, да? – сказал Гарри, понижая голос до шепота. – Нужно было дать им надежду, а я сказал, что быть трусами – это правильно.

– Я ни в чем не виню тебя, – Люпин вздохнул. – Хотя признаюсь, что ждал от тебя иных слов. Это может показаться нескромным любопытством… Но почему ты так поступил?

Гарри поколебался, прежде чем ответить – узнанную случайно чужую тайну разглашать было некрасиво, – пусть она и заставила его пересмотреть взгляды. Тонкую грань, разделявшую храбрость и глупость, переступил человек, ему не безразличный – добрый друг и хороший приятель. А теперь еще и «нежелательное лицо номер два». Честность была лучшим средством показать, что он доверяет Люпину.

– Невилл вернулся с каникул сам не свой, и я подумал, что для этого должна быть причина – последний раз таким он был прошлой зимой, когда Лестрейнджи бежали из Азкабана, – Гарри помолчал. – После переворота многие отделы в Мунго закрыли – целителей перевели на другие этажи, пациентов отправили к родственникам – у кого они были, конечно. Волдеморт считал неразумным тратить ресурсы на содержание безнадежных больных.