Дерево еще мирно стояло. Но лесорубы уже принесли топор, и с минуты на минуту оно упадет. Только Рудольф увидит это сквозь пелену слез. Слез пьяницы. В последнее время они набегали от каждого пустяка, и он позволял им течь по лицу, холодному на ощупь и окоченелому. Слезы давали некоторое успокоение. Примиряли с миром, когда становилось совсем уж невмоготу. И были ничуть не лучше сентиментальных слюней, которые он распускал во хмелю, сам порой не зная отчего. А кедр — кедр зашатался, упал! Рудольф скорее услышал это, чем увидел. Да и гроxoт тоже донесся из дальней дали, все это будто не имело уже к нему касательства, и выход у него был лишь один — отвратительные, маразматические рыдания. Ни гроша, ни гроша не стоили эти слезы.

Еще издалека Кристоф заметил не дорожке большой серебристо-серый отцовский «мерседес»; он продолжал мерно крутить педали, а у самого внутри вдруг что-то оборвалось и от испуга сжалось в комочек. Раз машина у ворот, а не в гараже, значит, отец приехал ненадолго. Но в нем все равно проснулась тревога и ожило чувство вины. Неужели его разоблачили? Неужели дознались, что он который день шатается по улицам и в школу не ходит? Неужели дознались о его тайных набегах? Неужели мать за ним шпионила?

Он поставил велосипед у ограды, запер его на цепочку и зашагал было к крыльцу, но потом, уступив внезапному порыву, решительно обогнул дом и через боковую калитку вошел в сад. Тотчас как из-под земли выросла Бесси — поздороваться явилась. Он потрепал ее по загривку, шлепнул по спине и на секунду придержал за ошейник, чтобы проскользнуть за невысокие голубые елки, высаженные вдоль террасы. Укрытый еловыми лапами, Кристоф заглянул в комнату.

У огромного окна, спиной к нему, стоял отец, высокий, с чуть растрепанным: волосами. Вот он повернулся, нетерпеливо дернул рукой, как бы отмахиваясь, отбрасывая что-то, и сказал несколько слов. На лице у него читалось волнение. И говорил он, похоже, громко, хоть Кристоф ничего и не слышал. Мать сидела в кресле. Совершенно неподвижно, как прикованная. Выражения ее лица отсюда было не разглядеть. Вот оно, значит, как, мрачно подумал он. Полюбуйтесь на них. Вот оно как. Поглощены собой, а он вне стен — наблюдатель, чужак, невольно подсмотревший, чем они заняты.

Ладно, пусть их. Лишь бы ему-то удрать отсюда. Но денег нет, он здесь как в тюрьме. Сейчас снова придется врать, снова подлаживаться под выдуманный образ, о котором особенно рьяно печется мать: в школе звезд с неба не хватает, испытывает трудности роста, много читает, слишком часто бывает один.

Собака ласково ткнулась мордой ему в бедро. Он взял ее за ошейник, оттащил немного в сторону, юркнул за угол и тихонько отпер дверь. Из гостиной долетали голоса родителей, он остановился. Ссорятся. Отец отбивался от упреков матери и пытался ее успокоить.

— Да нет же, — уверял он, — неправда.

— Я отлично помню: он тебя предостерегал.

— Элизабет, это же нелепость. Когда я купил фирму, его уже не было в живых.

— Он не одобрял эти мюнхенские затеи.

— И без всякого основания. Ты прекрасно знаешь.

— Я тоже была против. Только сказать не посмела.

Отец молчал. Голос матери зазвучал вдруг тревожно и жалобно:

— Что же теперь будет, Ульрих?

— Для начала я отклоню счета.

— Но ты ведь и сам не веришь, что агентства шлют тебе подложные счета?

— Не верю... — Помолчав, отец добавил: — Я на этих прохвостов в суд подам.

Кристофу вдруг почудилось, будто мать плачет. Но может быть, он и ошибся. Теперь она говорила тихо, едва слышно.

— И это чудовищное опустошение, — обронила она, и словно издалека перед глазами у него возник парк. Лишь несколько деревьев выглядывали из-за стены, в которой теперь зиял большущий пролом для вывоза бревен.

Кристоф услыхал, как мать громко, яростно крикнула:

— Да я волосы на себе рвать готова! По щекам себе надавать!

И она в самом деле разрыдалась.

Кристоф испуганно поспешил в свою комнату. Что-то случилось. Мюнхенские дела у отца пошли, как видно, вкривь и вкось. Отца то ли вокруг пальца обвели, то ли он спасовал, в чем-то просчитался. Эта мысль на миг смутила Кристофа, но он тут же ее отогнал. Ему-то что? Не его это забота. Он все равно скоро исчезнет.

Немного погодя на лестнице послышались шаги матери. Она была бледна и сосредоточена.

— Пойдем обедать, — громко сказала она и быстро, почти шепотом, точно предупреждая, добавила: — Отец приехал.

Кристоф промолчал, даже глаз не поднял, мать так и ушла в одиночестве, и лишь потом он нехотя спустился в столовую.

С рассеянным кивком отец небрежно подал ему руку.

— Как дела?

— Хорошо, — ответил Кристоф, садясь.

Мать неестественно бодрым голосом тотчас подхватила:

— Кристоф в последнее время вечно в разъездах и в раздумьях. Наверное, завел подружку.

— Правда? — спросил отец.

— Нет.

— Да я ведь не против. Ты не думай.

Если она и дальше будет лезть со своими комментариями, я опрокину стол, подумал он. Возможно, она это почувствовала, потому что наступила тишина. Отец ел быстро, как машина, не поднимая глаз. Мать сходила на кухню, принесла масло для салата, извинилась за забывчивость. Отец взял у нее бутылку, капнул в свою тарелку масла, перемешал вилкой салат, стал есть дальше.