Окуляры всех полевых биноклей тут же обратились вниз, потом тихо щелкнули и зацокали секундомеры. Скоро снизу стал доноситься грохот древних погрузочных механизмов, рев газовых факелов и тяжелое ворчание загрузочных конвейеров.

– Какой ужас, - пробормотал Бычин.
– Я не мог себе даже и представить такое... Кошмар.

– Боже ж мой, - тихо вторил ему Исаак Яковлевич.
– Какое горе. И надо же было случиться такому горю именно у нас на ЗТЛ, когда я здесь составляю свои планы на будущее.

А потом наблюдательная площадка наполнилась разноголосицей беспорядочных выкриков:

– Хронометрируйте, хронометрируйте же!

– Я немогу! У меня кружится голова!

– Ой! Я уронил секундомер! Ему п..., ой - и каску!

– Где он! Я его потерял!

– Да вот же он - слева! А, нет - это просто пыльное облако!

– Вот он - у опок!

– Нет, он у поддувал!

– А что это?

– Это там где огонь!

Вскоре цех ширпотреба утонул в облаках пара и пыли после чего любые наблюдения стали абсолютно бессмысленными. Только очень опытный специалист по грохоту и скрежету механизмов, мог бы теперь весьма приблизительно судить о том происходит внизу.

– Вот так космонавт, - тихо сказал Исаак Яковлевич, опуская бинокль.
– А ведь вот так вот можно запросто и коммунизм здесь построить...

– Так и что?
– тут же сморозил в своей обычной манере Бычин.
– И пусть. И на здоровье.

Исаак Яковлевич искоса посмотрел на него своими грустными мудрыми глазами.

– Вам что же, в развитом социализме жить надоело?

– Почему же сразу - "жить надоело"?
– обиделся Бычин.
– Но ведь и Маркс, и Владимир Ильич и Иосиф Висс... и все остальные, говорили, что его обязательно нужно построить. Они ведь учили, что нужно любой ценой создать это самое, общенародное счастье, и еще, кажется, они хотели добиться наиболее полного удовлетворения всех трудящихся, или это, как его... ну вы поняли. Или это я чего-то не понимаю?

– Маркс в свое время наговорил много чего, - рассудительно заметил Исаак Яковлевич.
– А понаписывал еще больше. Но что означает этот его коммунизм до сих пор до конца не ясно. Здесь все дело именно в неопределенности. Ведь может получиться так, что после построения этого самого коммунизма всех бюрократов посадят в железные клетки и станут показывать на площадях, причем абсолютно бесплатно, а планировщиков начнут пытать раскаленным железом... Вам это надо?

– Так вот оно что...
– потрясенно прошептал Бычин.
– Ну, тогда конечно не нужно ничего такого строить. Пусть его... В развитом, этом самом, как его... тоже неплохо.

– Вот видите, - подытожил Тесленко.
– А такие вот молодцы могут построить вам все, что угодно. Вы и ахнуть не успеете. Будь моя воля, я бы распознавал их еще в роддомах, а потом сразу же награждал специальными орденами и тут же отправлял на заслуженную пенсию.

Это была, конечно, шутка от старого опытного планировщика, но оказалось, что присутствующие восприняли ее по-своему и по-разному.

– А с технологами?
– спросил вдруг Сластенов.
– Что при коммунизме сделают с технологами?

– Им сделают безболезненный укол в центр мозга, - бесцветным голосом сказал Исаак Яковлевич.
– И они тихо уснут.

Сластенов нервно сглотнул слюну, потупился и умолк. На смотровой площадке установилась гнетущая тишина.

– Но что же нам теперь делать?
– тихо и как-то безнадежно спросил Легкокрылов. Если бы он только знал трагическую предысторию этого рокового вопроса. Ах, если бы он только знал...

Тесленко на мгновение опустил свои тяжелые, вечно красные от долгого предугадывания веки, а затем резко поднял их и произнес:

– Подпускать его к нашим домнам нельзя - это понятно. Нужно дать ему поработать еще некоторое время, вдруг он устанет и успокоится, а если нет, то нам придется аккуратно подвести его под награждение каким-нибудь орденом и отправить в турне по предприятиям нашего главка. Пусть катается по стране и делится опытом. Так мы его, конечно не остановим, но хотя бы задержим, а там и еще что-нибудь придумаем... А вот избыточную продукцию можно расписать на весь наш Марксом спасаемый завод и к следующему Новому Году выписать себе хорошую премию...

На лицах всех присутствующих тут же появились проблески смутного понимания, немой уважительной зависти и искреннего восторга мудростью этого, так досконально знающего свое нелегкое дело и столь многоопытного человека.