Шрифт:
– Марек.
Реальность дала сбой, откусила несколько секунд или минут, и мама пропала. Свет снова погас, потом возрос, воскрес из фитиля свечи, выхватил тонкие пальцы, сцепленные в замок, и печальное лицо Соломина.
– Как вы, Марек?
– Не знаю, - честно ответил Марек.
– Кажется, распался на куски.
– Собирайтесь наново.
– Это сложно.
Лицо поднырнуло книзу - кивнуло. В воздух потек сигаретный дым.
– Курите?
– Нет.
– Тогда просто посидите, закройте глаза.
– Думаете, это поможет?
– Не знаю.
Марек усмехнулся.
– Это неправильная психотерапия. Надо сказать: конечно, обязательно поможет. Можно даже, в подтверждение, энергично потрепать по плечу.
– Вы этого хотите?
– спросил Соломин.
– Нет, это вранье.
– Тогда просто закройте глаза.
– Хорошо.
Марек ссутулился. Темнота за сомкнутыми веками пятнисто шевелилась и приобретала оттенки. Через несколько секунд он заметил, что более светлые пятна похожи на приоткрытые в беззвучном крике рты.
– Лучше?
– спросил Соломин.
– Нет.
– Бывает.
– Как...
– Марек открыл глаза, собрался с духом.
– Кто убил брата?
– Люди говорят, 'каски'. Патруль.
– Почему?
Соломин расцепил пальцы.
– Мы сейчас собираем информацию. 'Каски' распространяют версию, что Андрей бросился на них с ножом.
– Зачем?
– Он шел с Диной...
Марека обожгло.
– А Дина? Дина жива?
– Ее пока не могут найти.
– Но как же? Это же день был!
– Он вскочил.
– Надо найти ее! Мы можем собрать людей. Наверняка кто-то... Те же патрульные!
– Сядьте, Марек, - сказал Соломин.
– Это не первый случай.
Марек задохнулся.
– Что? Николай Эрнестович, вы себя слышите? Что значит - не первый случай?
Взгляд Соломина стал больным.
– То и значит. Число обвинений в изнасилованиях патрулями миротворческого контингента перевалило за два десятка.
– Вы думаете, что и Дину?..
Воздуха не было.
Дурацкая тесная совковая кухня. Клетка для самоистязания. Марек шагнул к окну и долго, с остервенением терзал тугой шпингалет. Соломин наблюдал, ничего не предпринимая. Первый этаж, куда тут.
В треске отстающей краски рама наконец раскрылась. Летний вечер обмял, прижался прохладной ладонью к лицу, но лучше не стало. Марек несколько раз вдохнул и выдохнул. Его вдруг затрясло.
– Вы понимаете?
– закричал он на Соломина.
– Вы понимаете, что это невозможно! Это же контингент!
– Тише, - попросил Николай Эрнестович.
– Не могу.
Со звоном слетела с колец тюлевая занавеска. Марек намотал ее на кулак, прикусил сквозь ткань пальцы, гася болью чувство бессилия.
Хотелось выбить из себя эту боль, перестать жить, существовать. Изнутри жгло. Жгло все сильнее и сильнее. Невообразимо. Где-то там, возможно, лопались кровяные тельца, вяли внутренности, сворачивался белок.
Марек зарычал.
– Тише.
– Мне надо все узнать!
– Узнаете.
– Надо действовать!
– Уже ночь, - сказал Соломин.
– Почти ночь. Вас если не застрелят, то арестуют. Причем будут в своем праве. Постарайтесь успокоиться.
На кухню вошла женщина, поставила чайник на газовую плиту, зажгла конфорку.
– Татьяне Сергеевне нужно попить, - сказала она.
– Конечно, - кивнул Соломин, - я скажу, когда вскипит.
Марек криво усмехнулся.
– Вы так спокойны, что вам словно наплевать, - процедил он, когда женщина тихо исчезла за дверью.
– А вы?
– Что - я?
– Ваш мир стал больше?
Пристального взгляда Соломина Марек не выдержал, отвернулся, уставился в темень двора, на низкие дома с красноватыми отблесками свечек в окнах.
– Мой мир...
– Закройте окно, - попросил Соломин.
– Зачем?
– С улицы хорошо слышно.
– Боитесь шпионов?
– Это тоже необходимо предусматривать.
– Хорошо.
Марек захлопнул раму, надеясь, что из нее со звоном вылетит стекло. Почему-то хотелось, чтобы вокруг все рушилось, хрустело, вздергивалось, земля вставала на дыбы и освещалась вспышками в небе. Возможно, таким образом внешний хаос уравновесил бы болезненное внутреннее состояние.
Соломин не уравновешивал. Марек стукнул холодильник и вернулся к столу.