– Да, все в порядке, - Марек стер слюну с подбородка.

– Ты кричал.

– Дурной сон. Ложитесь.

– Про пожар кричал. Может, у тебя видения?
– Женщина, кажется, никак не могла решиться оставить его.
– Тебе, может, рассолу?

– Нет, я это...
– Марек махнул рукой.
– Спасибо, все прошло. Ложитесь.

– Уж больно страшно.

Шлепая босыми ногами, женщина прошла к дивану. Заскрипели пружины. Она легла и долго возилась с одеялом, раскидывая его углы ногами. Мареку даже захотелось раздраженно шикнуть на нее.

Вдруг резко зажглась люстра под потолком.

– Дьявол, дали-таки электричество.

Накрутив на себя одеяло, он встал и пересек комнату. Женщина на диване накрылась с головой. Щелк! Люстра, мигнув, погасла, и окружающее тут же потеряло слепящую резкость и сделалось зыбким, мутным, темно-серым. Едва не наткнувшись животом на стол, Марек пробрался к окну.

За окном лежал тихий двор, и какая-то тряпка болталась на веревке, натянутой между двумя столбами.

Не мое, подумал Марек. Знакомое, но уже не мое.

Что я могу чувствовать? Какое родство? И почему мне обязательно надо сделать больно, чтобы я почувствовал?

Кстати, позвольте осведомиться, кто будет делать больно? Брат?

Он прижал ладонь к стеклу. Стекло подрагивало, словно снаружи на него бессильно давил мир, который надо было признать и любить, и всячески о нем заботиться.

Советские люди, динозавры, где вы?

Вообще, подумал Марек, мир живет как живет. До меня. После меня. Я ничего не решаю. Это невозможно. Я не глыба, как там о ком-то. Мне вообще не хочется бороться за этот мир. Мне хочется дожить свое, выдыхая в него газы и делясь с ним продуктами метаболизма.

Это муторно - хотеть что-то изменить.

Потому что меня все устраивает. А со следующей весны я смогу присылать сюда по сто, сто пятьдесят евро.

И потому что менять - значит, гореть. Без остатка. Это не для всех. Не для него. Это страшно. Господи, да пропади это все пропадом!
– с содроганием подумал Марек. Нет ничего хуже задаваться такими вопросами. Это так по-русски.

В сумраке мир проступает разбитой губой, смотрит угрюмо, по-волчьи, упрямый мальчишка, что же ты, дядя, насупился, что ты молчишь, как мертвый, я просто знакомиться вышел с тобой...

И стихи нахрен.

Четыре следующих дня Марек работал.

Пока было электричество - дома. Затем - в игровом клубе 'Ктулху', с администрацией которого, включая Бердыча, у него остановились славные отношения.

Им почему-то свет не отрубали. Правда, и район у них был другой.

Он написал пять статей и несколько заметок. Две статьи о неблагополучных районах и о неоднозначном отношении к 'каскам' Фоли зарубил, написав, что это не интересно европейскому читателю. Потом - нельзя подрывать авторитет миротворческой операции. Есть структуры контроля, есть специальные аналитические отделы. Если какие-то недостатки будут выявлены, это обязательно попадет в отчеты, и люди, ответственные за контингент, за операции, проводимые в молодой республике, примут их к сведению и исправят все выявленные 'косяки'.

Только, скорее всего, это будет закрытая информация.

Записка Фоли была едва ли не длиннее статей. Марек увидел в ней недоумение, какой Марек стал непонятливый, и опаску, что Марек может быть потерян для газеты, если и дальше продолжит слать тексты не по интересующей тематике.

'Марек, - писал Фоли, - пойми: наш читатель не хочет забивать голову проблемами, которые находятся от него за две тысячи километров. Это проблемы местных, Бог с ними. Он не хочет видеть ни боли, ни грязи, ни скорбных лиц, ни очередей за гуманитарной помощью. Для него это как расстройство пищеварения. Глупо же хотеть расстройства пищеварения добровольно, не так ли? Нашему читателю хочется позитива и легкости. Веселого аттракциона с хэппи-эндом. Определенно, комфортного путешествия с удовольствием посредством талантливо написанного репортажа. И он вправе этого от нас требовать, поскольку платит за электронную подписку и бумажное издание своими деньгами'.

В общем, среднестатистического европейского читателя интересовали: красивые русские девушки, комплекс туристических услуг, доступность наркотиков и алкоголя, безопасность для рядового туриста в республике, развлечения и какие-нибудь милые дикости и нелепости, показывающие отсталость и наивную культуру местных жителей.

Ну и, конечно, расценки цивилизованного отдыха на один-два дня для занятых людей с нетривиальной фантазией.

Марек пообещал учесть.

Хотя глухое раздражение копилось где-то в горле, как рычание у собаки. Он чуть не написал, что дешевый и нетривиальный секс можно найти, сунув член в улей с дикими пчелами. Вот где фантазия и экстаз.

Патрули бродили по городу.

Марек раз десять показал европаспорт и регистрационную карточку, дважды ему зачитали памятку об опасности посещения некоторых районов. Один раз он услышал сухие щелчки выстрелов на соседней улице и лающие выкрики на немецком, но выяснять, что там происходит, не стал и поспешил убраться подальше.

Скоро ему стало казаться, что город, даже его центр, блестящий витринами и неоном, отделанный дорогим сайдингом, мрамором и металлом, весь зеркально-слепящий и ухоженный, полон тревожного ожидания. Словно человек, спрятавшийся за угол и прислушивающийся, есть или нет шаги впереди.