'Перемены. Их мало кто любит, потому что они всегда несут что-то новое, ломая старый порядок. Перемен боятся. Так как всякие перемены предполагают внутреннюю перестройку через отказ от чего-то, может, и плохого, но давно привычного к изначально не понятному, тревожному, пугающему.

Перемены - это стресс.

Тем не менее, я был приятно удивлен, как легко новая республиканская власть приняла европейские стандарты работы.

Времени с начала государственного строительства прошло всего ничего, но даже в рутинной процедуре регистрации для командированного лица уже чувствуется отлаженность государственной машины...'

Эх, лизнул так лизнул.

– Коньячку?

Анатолий Карлович выставил на стол перед Мареком добытое в сейфе.

– С утра?

– Уже полдень!
– Чуйков сел напротив, свинтил пробку с фляги.
– Кроме того, это наша, так сказать, традиция. Называется 'За знакомство!'.

– Я знаю.

– Тем более!

Анатолий Карлович разлил коньяк по рюмкам и потянулся к одному из телефонов, прижал клавишу громкой связи.

– Мариночка, сообразите нам нарезки какой-нибудь.

– Хорошо, - раздалось в динамике.

Чуйков повернулся к Мареку и назидательно поднял палец.

– Первую - без закуски.

Коньяк был хороший. Прокатился горьковатым комом, мягко пыхнул теплом.

– А вы хорошо говорите по-русски, - польстил министр, наливая по новой.

– Я - здешний, - сказал Марек.

– А устроились там? Вам повезло. Может еще наша земля этих... Ньютонов...

– Я просто давно уехал.

– Еще до республики?

– Да, было приглашение по учебе.

– Ой, а тут что творилось! Не застали?

– Нет, - сказал Марек.

– А тут после развала-то полная анархия была. Пока миротворцы не появились, то 'прохоровцы' под себя милицию нагибают, городское собрание пикетируют... Прохоров у нас был местный олигарх. То, значит, 'ревизионисты' с флагами России по нашей центральной, которая Ленина... 'Россия, священная наша держава...'

Чуйков, крутя рюмку в пальцах, посмотрел на дверь.

– А народ?
– спросил Марек.

– А что народ? У народа еще после Союза голова кругом. Власть ворует, народ терпит. Потом, значит, семнадцатидневная война.

Осторожно стукнув в дверь, вошла секретарша, поставила на стол поднос.

– Я еще лимона взяла, - улыбнулась она Анатолию Карловичу.

– Молодец!
– похвалил ее Чуйков.
– Наш человек!

– На здоровье!

Марек кивнул.

– Спасибо.

Проводив секретаршу взглядами, они выпили по второй. Чуйков закусил лимоном, зажевав его вместе с цедрой. Марек выцепил с блюдца тоненький, почти прозрачный ломтик колбасы.

– Так что была за война?

– Семнадцатидневная. Военная часть подняла бунт.

– Областная?

– Их три было у нас. Мотострелки, артиллеристы и склад техники на длительном хранении в Омерово.

Анатолий Карлович снова взялся за флягу, но Марек накрыл свою стопку ладонью.

– Извините, я пас.

– Ну и дурак, - беззлобно отозвался Чуйков.

Он выпил и закусил. Нос его побагровел. Синева щек выцвела.

– Семнадцать дней почему? Потому что ждали, - сказал он.
– Всем страшно было. Те на подножном корму, скелеты, кожа да кости, но нет, демилитаризацию проводить не дадим, миротворцев не пустим, сами будем родину защищать. А у самих - сорок процентов рядового состава из соседних областей, потенциальные агрессоры. Размежевание уже сильное было, каждую неделю - пограничные случаи.

Анатолий Карлович вздохнул, вспоминая, поворошил пальцем лимонные дольки, а потом облизнул мокрый палец.

– Разоружили?
– спросил Марек.

– А то!
– сказал Чуйков.
– Обложили техникой, нагнали наших же полицейских, пока переговоры, условия, командир ихний, полковник Живцов, аж стекленел, зеленел весь, когда про НАТО слышал, что, мол, они теперь у нас будут... Ну а ночью с шестнадцатого дня на семнадцатый спецназ к ним и вошел. Не наш, какой-то европейский. Или американский. Восемь человек убили, двоих ранили, ну и полковника тоже... За упокой его души!

Он опрокинул вновь наполненную рюмку в рот.

– И сколько времени здесь стоят миротворцы?

– Ну, у нас они так... Считай, наверное, третий год. Это большим контингентом. А представительство сразу после объявления независимости открыли. Тебе, наверное, уже про них порассказали, - с подозрением уставился на Марека Чуйков.

– Ну, не особо.

– Ты народ не слушай. Они тебе наплетут. Что фашисты, что зверствуют, что по домам ходят, мародерничают. Дремучий народ! Мы же все анархисты в душе, нам не порядок, нам воля нужна, чтобы Бог один за нами присматривал.