У старого Джоба, вот где! Конечно, противный старик гонял их весёлую компанию от своего дома, он был очень страшен в гневе, а недостаточно расторопному Валику однажды досталось крючковатой палкой по одному месту (об этом позорном факте своей биографии Валик не любил упоминать), но если подкрасться одной и тихо-тихо...

Это был тот самый случай, когда Сана и сама не понимала, каким образом она перемещается в пространстве. Секунду назад ещё просто размышляла о том, что, конечно, интересно было бы, но не хорошо так делать, а тут уже стоит возле самого окна скандального Джоба, и стекляшку держит так, что вот-вот притчники отразятся в бутылочной изогнутости. Конечно, она могла видеть и без стекляшки, но изучать эти истории через что-то было гораздо интереснее. Она называла их про себя «белой историей», потому что всё, что виделось ей в притчниках, всегда отливало всевозможными оттенками белого цвета. Сана придумывала смотреть на них и через дырочку в картоне, и через тонкий мамин платок, и тайком выносила из дома к окну драгоценную вазу непонятного свойства. Ваза была особо почитаема в доме цафена, единственная вещь, которая осталась с Томом после падения его рыцарства. Напоминала ему эта вещица о тех временах, когда замок был его домом и сердцем, а вовсе не какое-то страдальческое Цафе.

Через вазу смотреть получилось ярче всего. Сана увидела не только какие-то картины, а словно сама стала девочкой из притчников. Той, что сразу и не разглядишь, потому что она пряталась за большим пузатым шкафом. У девочки были две смешные льняные косички и большие круглые глаза под абсолютно белыми ресницами, а ещё — платье, покрытое цветами из кружева, которое опускалось ниже колен. Она встревожено наблюдала за взрослыми, которые разговаривали о каких-то непонятных вещах, и нервно теребила атласный бант на горловине. За круглым столом, покрытым старинной красивой скатертью с бахромой, сидели две женщины и один мужчина, все в странных, но очень красивых белоснежных одеждах. Хотя звуки были слышны еле-еле, Сана, ощутив себя этой девочкой, боялась того, о чём они говорили. Словно надвигалось что-то страшное и непонятное. Она разобрала только, как один из присутствующих произнёс:

— Сентиста доказал, что сферу выгибает спектр.

— Где-то уже видели провалы.., — еле слышно прошелестел второй. — Свет исчезает в них, рассыпается на спектр. Это конец света.

Но тут к «Сане­-из-притчников» подошла ещё одна красивая женщина в длинном платье и с непривычно высокой причёской. Она мягко взяла Сану-девочку-из-за-шкафа за плечи и собиралась что-то сказать, но не успела. На спину уже настоящей «в-вазу-смотрящей Саны» шлёпнулся сильный хлопок, да такой, что она чуть не выронила сосуд из рук. Валик, один его побери, подкрался незаметно, и чуть не стал виновником утраты бесценной семейной реликвии. Перепугавшаяся Сана тихонько вернула вазу на место, и больше не трогала, хотя очень хотелось. Ну, честно сказать, хотелось просто невероятно.

Сана оглянулась ещё раз, убедилась, что улица всё так же безлюдна и нацелила стёклышко на резную раму.

***

Лив думала, что выйдя из подвала, наконец-то увидит что-то совсем другое, но оказалось, что она в корне была не права. Трубы, тянувшиеся по подземным тоннелям, продолжились и тогда, когда подъем наверх закончился, и над их головами появилось тусклое подобие дневного света. Небо было невзрачное настолько, что даже после полутемного подвала глаза зажмуривать не пришлось. Солнце, видимо, вообще никогда не показывалось в этих обескровленных краях.

До самого размытого серой дымкой горизонта по хмурой, бесцветной поверхности тянулись трубы. Они ползли по земле, как огромные ржавые змеи, ныряли куда-то в её недра, на мощных распорках высились над Лив и детьми, перечеркивая и вдоль и поперек белёсое, безоблачное и бессолнечное небо.

— Откуда тут столько труб? — Лив оглядела окрестности, но ничего, кроме этих линий, больше не увидела. — И куда они ведут?

— Завод, — пожала плечами Роми. — Все трубы ведут на завод. Или от завода.

— На какой?

— В смысле? — в свою очередь не понял Ром. — Завод один-единственный. Какой ещё может быть?

— А, — сказала Лив, которой не хотелось ввязываться в дискуссию по поводу того, сколько в округе может быть заводов. — Тогда всё понятно.

Она замолчала и тут же в наступившей тишине услышала монотонный, тревожный, но притягательный и гармоничный гул. Звук тянулся однообразной мелодией, уходившей дальше и дальше. Но гармония не воспаряла в небо. Достигнув определённой высоты, она застывала на этом уровне, словно не могла пробиться через перепутанные над головами детей и Лив трубы. И невозможно было определить, где звук начинался и куда уходил, растворяясь в болезненно бледном пространстве. Это звучало сразу везде.

— Трубы, — проследив за взглядом Лив, сказала Роми. — Здесь, на поверхности, всегда трубы поют.

— В подвале не слышно, — кивнула девушка.

Некоторое время они шли мимо, вдоль и иногда поперёк бесконечных поющих труб. Ни вокруг, ни вдалеке не было ничего, чтобы напоминало хоть какую-то жизнь. Ни зданий, ни машин, ни людей. Не было даже деревьев и травы, вообще никакой растительности. Только крошащийся под ногами старый, рассыпающийся бетон и бесконечные, поющие свою монотонную песнь трубы.

— Ты обещала рассказать легенду об отставшем туристе, — Лив обратилась к Роми, потому что идти вот так, молча, в тишине, стало невероятно жутко. Девочка согласно кивнула.

— У нас много легенд и сказок. На все случаи жизни. Больше нам родители ничего не могли оставить.

— А куда они...

Ром понял, что хотела спросить Лив, и не обращая внимания на предостерегающие знаки со стороны сестры, быстро сказал:

— Они все ушли. Навсегда. Туда, откуда не возвращаются.

Лив догадывалась о чём-то подобном, но чтобы вот так вдруг остались сиротами разом столько детей, не могла себе представить. Катастрофа государственного масштаба?