— Ты была совсем не в себе...

— Но они сразу на тебя запали, — раздался ещё один голос, и в видимом круге света обрисовалась девочка подросток. Кажется, тут был или тоннель, или вход в подвал, или и то, и другое вместе, логическим путем пришла к выводу Лив. Девочка была немного старше уже знакомых мальчишек. Не очень длинные волосы старательно заплетены в пару косичек — чувствовалось, что новоприбывшая изо всех сил подчеркивала свою открывающуюся женственность. Даже в этом мокром, ржавом подвале дефилировала в приталенном платье с кружевными оборками и туфельках на небольших каблучках. Кружево было изрядно замурзано, а туфли покрывала тонким слоем чуть подсохшая грязь, но все-таки, все-таки...

— Я — Роми, сестра этого мачо, — она засмеялась и кивнула на сразу притихшего Рома. — А ещё мы очень редко видим взрослых выживших диморфизов, поэтому с твоим появлением у нас здесь просто невероятный переполох.

Лив промолчала, пытаясь сообразить, что они все имеют в виду.

— Учти, — Роми подошла совсем близко к топчану, и Лив уловила нестойкий запах незнакомых, но явно недорогих духов. — Там ещё целая толпа, которая жаждет пообщаться. Или хотя бы посмотреть на тебя.

— Нет, — сказала твёрдо Лив. — Никто на меня смотреть не будет. А все будут отвечать на мои вопросы. Начнём прямо сейчас. Почему мы в подвале? Я-то, понятно почему, хотя совершенно не понятно, а вот вы-то, дети, что тут делаете? Балуетесь? Играете? Где ваши родители? Где ваш дом?

— Здесь, — сказала Роми, которая явно чувствовала себя в этой компании главной. Мальчишки в её присутствии были на редкость молчаливы. — Здесь наши дома, игрушки и ... Как ты там сказала? Родители? Считай, что тоже здесь. Мы как бы сами себе ... они...

— У вас нет дома? — Лив не могла им в лицо сказать слово «беспризорники», хотя оно и вертелось у неё на языке.

Роми, которая сразу поняла, что девушка искренне недоумевает, ответила:

— Если ты считаешь домом заводские клети, или инкубатор, то да, у нас нет дома. Ты же наверняка догадалась, что мы из самоопределившихся.

— В чём? — у Лив выстроилась целая очередь из вопросов, но слабость вдруг накрыла её, потащила куда-то, то ли вглубь, то ли наверх, и как она ни старалась держать себя в руках, глаза вдруг сами по себе, вне её желания, закрылись.

— Кем будем? — только и успела спросить Лив.

Вслед донеслось что-то совсем уже непонятное, прошелестевшее тенором Рома:

— Он или Она.

Глава 2. Это что-то совсем другое. Может, рэп?

Геннадий Леонтьевич, разложив по своей древней привычке большой лист изначально замурзанного ватмана прямо на полу, ползал по нему и выводил тщательно наточенным Кохинором прямые и кривые линии. По своему обыкновению он бормотал сам себе и для себя буркающим речитативом:

— Когда вы сделаете внутреннее как внешнее,

женское как мужское, мужское как женское,

тогда вы войдете в Царствие...

Изобретатель бы, наверное, очень удивился, если бы кто-то ему сказал, что эти строки из Евангелия от Фомы, сейчас звучат в его исполнении, практически как рэп. Только под музыку, которую слышит только он один. Скорее всего, вообще удивился бы слову «рэп», потому как никогда, совершенно никогда Геннадий Леонтьевич не слышал ни Стэнли Кирка Бёрнелла, ни Куин Латифу, ни Тимбалэнда, а уж про Уиза Халифу и заикаться не стоило. Тем не менее, фразы, которые изобретатель непрестанно бормотал себе под нос, вдруг принимали ритмическую основу. Несмотря на то, что Геннадий Леонтьевич внедрялся в это пространство извне, а философия рэпа изначально предполагает изучение внезапно возникшей перед рэпером сферы бытия как бы из него самого. Видимо, была где-то посередине точка соприкосновения этих двух миров, идущих навстречу друг другу.

Ибо рэп в последнее время все неудержимее стремится к созерцательной философии, а Геннадий Леонтьевич, захваченный и, можно даже сказать, пленённый ритмами, которые помимо его воли механически отстукивало сердце, уже готов был погрузиться в личное прочувствование недоступных ему доныне параметров. Ибо познал он совсем недавно, что есть вещи в этом и том мире, которые нельзя схватить, просто протянув руку в сферу и тщательно пошарив там, за облаками. Есть нечто, и очень важное для преодоления преград познания, и его можно постичь только эмпирическим путем. Вывернуть сферу совершенно и абсолютно — то, к чему стремился Геннадий Леонтьевич, несмотря на все преграды, запреты и даже предчувствия невозможности. Деталь, которой не хватало ему для полного успеха предприятия, могла заключаться в нём самом. Он должен был что-то изменить в себе, пусть и совсем немного, чтобы стать тем волшебным ключом, который откроет тайную дверцу сферы. Или продолжать искать этот ключ.

— Пространство разделяет, говорите? Вывернете сферу, вывернетесь в сфере и увидите: всё, что вас окружает, это внешнее продолжение тела. Тогда теряется и ощущение времени, оно просто длится вечно. Не тянется, не проходит, не бежит, а длится. Продли время, поймай волка, обернись вокруг себя и окажешься в тридевятом царстве. Старая, старая сказка — путь во Вселенную, ключ к свободе. Кто ты, знающий алфавит ангелов, что перевел для людей этот язык звезд? Кто это? Знаю, знаю, но промолчу...

Геннадий Леонтьевич аккуратно и жирно обвел загогулину, которая соединяла линию жалости с линией любви. То, что шло параллельно и никогда не должно было пересечься, вдруг обрело перспективу. От усердия и довольства получающимся он высунул кончик языка и приподнялся над своим творением. Сумасшедший изобретатель полюбовался непонятными росчерками, очень напоминающими схему какой-нибудь системы водоснабжения небольшого жилого квартала, и неожиданно для себя добавил все так же вслух, но немного выбиваясь из заданного раннее ритма:

— Тогда вы войдете в Царствие... Или ещё куда-нибудь войдете... А вот вывести Мытаря в колоду я не позволю! Фиг вам, ополоумевшие проклятия мои!

Загогулина жирным торжествующим знаком бесконечности торжествующе расползалась ещё по одной схеме, только что созданной сумасшедшим изобретателем.

***

Этот голос ворвался в небытие внезапно. Сначала в безмятежности возникли помехи, с треском разрывающие зыбкую ткань сна, затем раздался гул, и появилось ощущение, что в голову буравчиком вгрызается чуждая, посторонняя мысль. Основная сущность Лив сопротивлялась, пыталась изгнать этот чужеродный элемент, но голос был настойчив, хотя слаб, зыбок и прерывист.