А ведь этим утром я даже не поговорила с мамой — позорно проспала время, когда она собиралась на работу. А ведь я не должна была оставлять ее одну, только не в таком состоянии. Даже не просить что-то рассказать, а просто сказать, что я ее люблю и всегда буду рядом, обнять… Это за последние три часа я произнесла «Я люблю тебя, мамочка» едва ли не больше, чем за всю прошедшую жизнь, а сегодня утром ничего такого не сказала — и могла больше не сказать никогда. Не иметь возможности сказать такую обыденную и привычную фразу, обнять, ощутить такой любимый и привычный запах сладких духов, даже услышать очередную лекцию на тему скорого поступления — это страшно. Мне страшно, очень страшно. Страшно потерять самого дорогого человека, страшно остаться одной…

Меня даже затрясло — это я поняла уже когда стояла напротив своего дома, вглядываясь в темные окна на седьмом этаже. Особенно тряслись покрасневшие — я, похоже, забыла надеть перчатки, как и шапку — руки, холод внутри стал невыносимым. И идти домой, в пустую квартиру, вдруг представившуюся такой неуютной, вдруг не стало ни сил, ни желания. Я села на запорошенную снегом лавочку, совершенно этого самого снега не замечая, а лишь тупо глядя в темное небо. И поэтому я не заметила, когда кто-то подошел и защелкал пальцами прямо у меня перед носом, пока рука не ухватила меня за плечо и не дернула так, что я едва не потеряла равновесие.

— Рита, что с тобой? — Катя, обеспокоенная Катя в фиолетовой шапке и белой куртке. А позади, возле дороги, еще кто-то, чей образ ускользает от сознания. Во дворе не слишком светло, и лица я не вижу, а определить по фигуре точно не смогу. Мозг о том, что лишь двое могут быть с Катей, и это явно не Керн — тот носит шапку при любой отрицательной температуре, — упрямо молчит, а я и не пытаюсь к нему воззвать, лишь тупо смотрю на стоящую передо мной девушку. — Что произошло?

Слов не нашлось. Я не выдержала и расплакалась, уткнувшись подруге в плечо. В бессвязном бормотании она, кажется, разобрала отдельные слова и поняла меня.

— Ну же, не плачь, все ведь обошлось, — Катя обняла меня и погладила по голове, словно сестру или дочь. — Пойдем домой, выпьем чаю с травами, ты успокоишься и поспишь, а завтра поговоришь с мамой. Пойдем, все будет хорошо, только если ты не заболеешь.

— Угу, — я согласно кивнула и тут же начала рыться в карманах в поисках ключей. Нашла, вывернув едва ли не все содержимое, и даже не заметила, как уронила что-то в снег.

— Сама справишься? — раздался голос Димы Воронцова, но я не придала ему особого значения. Все еще обнимающая меня за плечи девушка сказала тихое «Да, спасибо», и забрала из трясущихся рук ключи, ласковым голосом повторяя, что все будет хорошо.

Через час я и сама это поняла, а к девяти почти успокоилась, только руки подрагивали, а на глаза то и дело наворачивались слезы.

— Кстати, куда положили твою маму? — вдруг спросила Катя, наливая мне еще мятного чая. Себе же она заварила черный чай, который каким-то чудом нашла среди бесчисленных баночек-скляночек с чаем зеленым, травяным и кофе.

— В клинике имени Юдина, — ответила я, и только потом вспомнила один очевидный факт.

— Частная клиника? — Щербатова озвучила мои мысли, вплоть до удивления в голосе. Да, больница имени Юдина, как все (даже персонал) ее называют, является частной, ее владелец — один из самых богатых людей нашего города, но только почти все государственным больницам предпочитают Юдина, если им это, конечно, по карману. Мы с мамой относимся к «почти», и удивленная подруга это прекрасно понимает. — Наверное, начальство оплатило…

— Наверно, — безропотно согласилась я, и тут кухню в серо-лиловых тонах огласила задорная песенка — звонил мобильник Кати.

— Да, мам, я у Риты, — девушка резво поднялась и вышла в коридор, впрочем, зря: и оттуда я прекрасно слышала разговор. — Нет, мама, я не знаю, когда приеду. Может, только перед школой, — и молчание — подруга наверняка выслушивает много «ласкового». — А вот так! У нее мама в аварию попала, таким не шутят. Мам, я не хочу оставлять подругу одну, тем более в таком состоянии, — и снова тишина. — У тети Лены перелом предплечья и легкое сотрясение. Мам, я позвоню позже.

— Все в порядке, — когда Катя вернулась на кухню, я уже допила свой чай, и теперь смотрела на нее отсутствующим взглядом. — Тебе пора домой, иначе Яна Сергеевна будет переживать. Со мной все в порядке, я сейчас лягу спать, а завтра поеду к маме. А тебе нужно к своей.

— Точно все в порядке? — недоверчиво уточнила подруга, хотя в ее вопросе и проскользнуло облегчение. Дождавшись неуверенного кивка, она продолжила: — Тогда сейчас иди в ванную и сразу же спать, а я подожду, пока ты уснешь. И завтра, пожалуйста, позвони мне. А Софью Михайловну я сама предупрежу, насчет этого не переживай. Это не обсуждается!

Возражать я не стала: не было ни сил, ни смысла. И уже через двадцать минут я уснула, ощущая, как моя единственная подруга гладит меня по голове.

— Все, можешь заходить, — медсестра с приятной и ободряющей улыбкой подошла ко мне, сейчас сидевшей в удобном кресле возле маминой палаты. — Только проконтролируй, чтобы твоя мама пообедала, да и сама, если что, составь ей компанию, — и, подмигнув, женщина направилась в следующую палату, а я тут же рванула в мамину.

— Риточка, почему ты такая бледная? — в этом вся мама: она всегда заботится сначала обо мне, а потом о себе. Хотя сама по цвету лица сливается даже не с постельным бельем — оно здесь нежно-лилового цвета, — а с многочисленными бинтами. Такая хрупкая, беззащитная, родная и невозможно любимая.