– А космос? А Гагарин? Скоро и за это будут сажать?

– Тебе-то какое дело?

– Мне? Потому что это - мой космос! Это моя страна и моя история! И твоя, папа! Понимаешь? Она и твоя!

Отец набрал воздуха в грудь.

– Ты...

Он внезапно сник и отступил в сторону.

– Иди к себе. Интернет я обрубил и диски отформатировал. Все.

У двери в свою комнату я обернулся. Лицо отца было несчастным.

Утром мы с ним не разговаривали. Он быстро собрался и ушел.

А я пропустил первую пару, возясь с компьютером и восстанавливая операционную систему. По иронии судьбы, первой парой значилась "История мира".

Взяли меня на остановке.

Незаметный микроавтобус подрулил к скамейке, на которой я сидел, и из темноты салона выглянул спортивного вида мужчина в костюме.

– Константин Ломакин?
– спросил он.

Я кивнул.

Мужчина поманил меня жестом. Круглое лицо его выразило досадливое нетерпение. Собственно, это выглядело настолько будничным и безопасным, что ноги сами повели меня к нему. Мало ли, заблудились люди, что-то такое думалось.

– Залезай.

Меня мягко подтолкнули в спину, я поневоле шагнул внутрь, и дверь клацнула, отрезая дневной свет. Почему-то только тогда мне и сделалось жутко. Страх накрыл с головой. Дыхание сперло. Я застыл, не в силах ни закричать, ни дернуться.

Тусклый плафон в задней части салона смутно обрисовывал подголовники и фигуры людей в масках с прорезями для глаз.

– Сюда!

Меня рывком усадили в кресло. Кто-то, нависнув сбоку, ловко пристегнул наручником мое запястье к подлокотнику.

– Побледнел что-то наш товарищ, - весело сказал этот человек и отвесил мне мощную затрещину.

Я не закричал. Я лишь выдохнул.

– Вы...

И тогда мне прилетело в скулу. Очки брызнули вниз. В правом глазу сразу поплыли круги, потому что боль была яркая и цветная. Я захлебнулся этой болью, как утопленник водой. Тень сзади поймала мое горло, а другие (третьи? четвертые?) руки ощупали ноги, подмышки, извлекли мобильник и ключи из карманов джинсов.

– Чисто, - сказал щупавший.

Мое бестолковое сердце гремело в ушах, куда-то торопилось, бежало и все не могло убежать.

Микроавтобус, дернувшись, покатил по улице, удаляясь от остановки. Одним глазом я видел, как в тонированном окне плывут дома.

Этого и следовало ожидать, подумалось мне. Раз мы не победили, раз победили другие...

– Н-на!

Носок тяжелого ботинка прилетел мне в голень, и я забыл мысль, я забыл вообще все, на мгновение с криком превращаясь в сгусток боли.

– Ах, как поет!

Жесткий, крепкий кулак пробил мне грудь, и я захрипел, сложился вдвое, утыкаясь лбом в чье-то колено.

Меня вздернули за шиворот. Яркий пучок света от миниатюрного фонарика ударил по глазам.

– Ну-ну-ну.

Хлопок ладонью по щеке по сравнению с предыдущими ударами был на удивление мягок, но именно он почему-то заставил меня рыдать. Я заморгал, подавился слезами и слюной, выплевывая боль сквозь дрожащие губы, а свет ползал по моему лицу, словно насекомое, и пытался убедиться в искренности.

– Что ж ты так, Константин Ломакин?
– участливо произнес вставший напротив.
– Тебя ведь еще бить и не начинали.

– За что?
– спросил я.

Я не видел ничего и никого, только свет.

– Ой! А не за что, да?

Пятно света упало вниз, и я, поморгав, сквозь слезы разглядел, как оно зафиксировалось на красной, с черными буквами бумажке, зажатой в пальцах. "...Союз. 9 мая 1945 года..."

– Твое?

– Это же просто карточка.

– Кто еще их распространяет?

– Я один...

Закончить мне не дал удар в ухо, и в голове все поплыло, звеня и вспыхивая. За ухом или перед ним, кажется, что-то хрустнуло.

– Не ври нам!

– Я не вру!
– прорыдал я.
– Чего мне врать?

– Может, ты друзей своих выгораживаешь.

Микроавтобус кому-то требовательно бибикнул, в темных окнах мелькнуло низкое кирпичное здание.

– Не выгораживаю я никого!

– Да?

Короткий удар, и нос мой брызнул кровью. Но мне показалось, что он взорвался. Горячее потекло с губы вниз. Кап-кап-кап.