– Сейчас будет легче, - твердил кентавр, ведя её через золотое сияние по каким-то ступеням. Одна из множества разномастных дверей открывалась в лабиринт коридоров - каменных, деревянных, беломраморных или таких же золотых, как стены снаружи. Лишь потолок оставался одинаковым - высоким, со сходящимися полукруглыми сводами. Внутри Эанвалле, казалось, был больше, чем снаружи: после домика Даны и Вирапи Тааль уже вполне могла в это поверить.

– Мне уже лучше, - пробормотала она, когда звон чеканных слов о смерти начал смолкать, а здравые мысли о цели - возвращаться. Только теперь Тааль расслышала, что цоканье копыт Турия (пожалуй, впервые за всё время их знакомства) потеряло свою равномерность, а сам он едва ли не бледнее бессмертной.

Кентавр вздохнул.

– Слава Порядку... Постарайся не думать о ней, Тааль-Шийи - хотя бы пока. Вспомни, кто ты есть. Вспомни, что ты свободна.

Тааль горько улыбнулась, качнув головой в ответ. О какой свободе может идти речь, когда обмен парой фраз с кем бы то ни было способен сотворить с ней такое?..

Это ведь нечто более страшное и могущественное, чем любая магия - даже та, что подарила ей новое тело. Это исконная сила, которая дана самой жизнью: тауриллиан могут управлять другими, как майтэ могут петь, боуги - сбивать волшебное масло и прятать клады, а Двуликие - менять звериный облик на человеческий. Так вот с чем она столкнулась, вот каково это вплотную, воочию, вне чужих пересказов... И как бороться с этим, если ты мгновенно теряешь себя, если твой же разум тебе не служит?..

В гнездовье нечто похожее рассказывали о полётах в сильную бурю - в бурю без шуток, когда ветер готов ободрать с тебя перья и переломать кости, но не пустить куда нужно. Рассказов, однако, было немного, потому что большинство майтэ и гибло именно так: уже не возвращались в гнездо из таких полётов.

– Нет, свободна, - настойчиво повторил Турий, видимо угадав её мысли.
– Ты - в себе, Тааль-Шийи. Твоя душа. Твоя воля. Всё, что ты знаешь, умеешь, любишь... Оно твоё, и только. Храни это, в том числе рядом с тауриллиан - и тогда они не сумеют поработить тебя.

Они проходили по очередному широкому коридору, по обеим сторонам которого тянулись распахнутые двери. Из-за одной доносилась печальная струнная музыка и одуряюще тянуло жасмином (Тааль вспомнила о Фиенни). За другой на разные голоса верещали птицы; мельком заглянув туда, Тааль увидела огромный зал, сверху донизу наполненный клетками на золотых и серебряных шестах. За следующей дверью раскинулся гигантский бассейн, окружённый фонтанчиками; несколько русалок подплыли к его борту и с любопытством провожали глазами Тааль и Турия. Стены зала усыпали ракушки разных форм и размеров - таким плотным узором, что сами стены скрывались под ними полностью.

– Ты так и выстоял?
– спросила Тааль, пока они спускались по витой лестнице с прозрачными перилами тончайшей работы - наверное, из стекла или хрусталя. Ступени лестницы сочились чем-то бордовым; потянув носом, Тааль узнала вино.
– Так и сопротивляешься им до сих пор?

Какое-то время Турий молчал. Он двигался очень осторожно и явно боялся задеть хрупкие перила крупом или боками. Потом вздохнул.

– Я перечитывал свои таблички, Тааль-Шийи - особенно ту, "О стойкости". И ещё вспоминал тебя.

– Меня?
– Тааль почувствовала, что краснеет. Они переместились на этаж ниже, где сам воздух казался радужным от разноцветных стёкол в окнах. За новой дверью приоткрылся зал, полный странных механизмов - шестерёнок, цепей, колёс; от тиканья и жужжания красивые стёкла слегка дрожали.
– Но... почему? Почему не свой садалак?

– Потому что мой садалак сдался, - просто ответил Турий.
– Они отказались от себя - каждый из них. Их служение не стало их выбором, но именно тем, что я называю рабством. А ты... Ты оставалась собой, даже утратив слух, зрение и способность ощущать вкус пищи. Ты оставалась собой - безразлично, был вокруг нас лес, или Алмазные водопады, или Пустыня Смерти. Ты выдержала все испытания духов и все свои мучительные сны... Да, мучительные, Тааль-Шийи, не отрицай; ты кричала каждую ночь, хоть мы с Гаудрун и не говорили об этом, - не глядя на неё, кентавр перевёл дыхание. Они вновь куда-то поднялись, оказавшись на открытом балконе, и пошли вдоль ряда золотых колонн; ветер очень вовремя обдул горящие щёки обоих.
– Ты была мудра и свободна, как никто в моей жизни, Тааль-Шийи. В маленькой майтэ с вещими снами о вратах в Хаос я нашёл такие ум и мужество, каких не встречал до этого ни в ком, знай это. А ведь солнце описало уже сто и ещё три десятка кругов с тех пор, как мать родила меня... Думай сама, Тааль-Шийи - уж это ты умеешь. Делай выводы о том, что поможет тебе сохранить себя.

Потом они снова молчали; к речи Турия сложно было что-то прибавить. Его восхваления казались Тааль полной чушью, но возражать на них вслух почему-то не хотелось. Она чувствовала, что бесстыдно коснулась бы чего-то безумно важного, личного для кентавра, если бы полезла сейчас со своим самоуничижением.

Но за слабость у озера ей теперь было стыдно. В главном Турий всё-таки прав: оберегая в себе то, во что веришь, можно противиться любым речам о смерти, как бы холодны и убедительны они ни были.

...Подземелье Эанвалле, в отличие от верхних ярусов, было выложено простыми плитами песчаника. На стенах потрескивали факелы, пламя в которых почему-то было зеленоватым; должно быть, от воды такое не гаснет. Тааль крепче вцепилась в руку Турия. Звуки, которыми Храм полнился наверху, исчезли. Тишина давила ей на уши, полумрак пугал отчего-то больше, чем ночь в лесу боуги.

Но Турию явно было ещё хуже: он начал спотыкаться, вспотел, то и дело отдувался и тёр лоб мозолистой ладонью. Время будто остановилась - новые и новые повороты, углы, факелы, клочки паутины, каплящая где-то вода... Тааль не знала, сколько они уже здесь; как и все майтэ, она терпеть не могла спёртый воздух и уже мечтала о поверхности. Всё это не мешало ей двигаться дальше - и даже быстрее, чтобы со всем покончить, - и вскоре она обнаружила, что сама тащит вперёд ослабевшего Турия.