Однако людей с неиспорченным зрением нынче очень мало, и они чаще смотрят себе под ноги, чем на крыши домов, так что необычное существо для горожан или приезжих осталось незамеченным. Лишь кое-кто, не слишком обременённый домашними или служебными заботами, обратил внимание, что сегодня стылый утренний ветер окончательно вытолкал с улиц и скверов тёплый воздух, сдёрнул с деревьев, кустарников последние, самые цепкие иссохшие листья и так дохнул на городские пруды, что те в испуге спрятались под защитной плёнкой льда.

Чуть позже, когда видимость в городе прояснилась до дневной, пространства, не занятые людьми, наполнили шумы, звуки и лязги механизмов, а Евгений Анатольевич сел завтракать в своей маленькой кухне, над тем же перекрёстком появилось густое белое облачко, медленно спланировавшее на двускатную крышу двадцатого дома. В суете нового дня это явление также осталось в неизвестности, даже для людей с первоклассным зрением. Таким был, например, военный пенсионер и

бывший лётчик Н.С.Сергеев из того же дома 20, который выгуливал свою красавицу-колли Дину в сквере напротив. Он внимательно наблюдал за собакой, бодро цокавшей по асфальтовым дорожкам, равнодушно - за движением автомобилей по улице и поворачивал высокий воротник своего бушлата так, чтобы ветер мог хлестнуть ледяным порывом только в прикрытый затылок.

Между тем в воздушном пространстве ранее упомянутого перекрёстка, на уровне крыш, завязался диалог, который с перерывами продолжался около двадцати минут до самого момента смерти Евгения Анатольевича. Вот его начало.

– Ты зря прилетел! Убирайся обратно в свой туман спокойствия! Здесь пыль и копоть сделают тебя серым, как та грязная кошка, что крадётся по чердаку! Убирайся! Исчезни, пока ещё можешь сохранить свою глупую чистоту! Исчезни!
– отрывисто и рыкая сказал один голос.

– Мы не знаем пока, кто из нас прилетел зря. И мой Хранимый ещё жив, - отвечал голос спокойный и мягкий.

– Эй, ты! Смотри, какой список! Убирайся! Это мой человек! Ты его уже не перетянешь! Смотри, смотри! Ты обманываешь себя! Этого списка хватит на двоих!

– Он сам себя может перетянуть.

– Ха-ха-ха! Какая глупость! Здесь одиннадцать миллионов грехов! Считать умеешь?! Он ещё до восьми раз согрешит, пока не расстанется с телом! Всё, исчезай! Исчезай!

– Вряд ли больше шести. И не одиннадцать. Чуть-чуть больше десяти миллионов девятисот сорока двух тысяч.

– А! какая разница! Он давно наш! Он погрузил себя в темноту задолго до смерти! Ты должен был отречься от него!

– Мы ни от кого не отрекаемся. Даже от тех, кто уходит с вами. И ты напрасно радуешься большим цифрам: Хранимый четыре раза исповедался.

– Улетай! Ты знаешь, что явился сюда зря!

– Это напрасный спор. Многие его грехи отпущены или заглажены. Теперь

будущее зависит от последних минут здесь. Я верю в этого человека и буду ждать.

Евгений Анатольевич необычайно удивился бы, доведись узнать, кто о нём спорит, да ещё над местом предстоящей смерти. Он спешно позавтракал и, зная, как внучка любит сладкое, не стал есть "своё" пирожное, одно из трёх. Другие предназначались на завтрак жене и их четырёхлетней говорливой Насте. Та ещё спала, и Евгений Анатольевич привычно подумал о безалаберном сыне и невестке, у которой так и не появилось чувство материнства. Оба ранних супруга быстро взаимно разочаровались и теперь устраивали свою личную жизнь каждый отдельно. В том числе отдельно от Насти.

Однако сокрушаться было некогда: начальство не жаловало опаздывающих, а машина весь вчерашний день заводилась тяжело и могла сейчас отказаться везти Евгения Анатольевича на работу. Потому улыбкой и кивком попрощавшись с женой, Евгений Анатольевич вышел из квартиры и, усмехнувшись на звук путешествующего где-то над головой лифта, начал спускаться с пятого этажа по лестнице.

Третий его задержал. Старушка-соседка уже вывела из квартиры на утреннюю прогулку свою маленькую рыжую собачонку, и, приблизившись, Евгений Анатольевич увидел не только собаку, но и сделанную ею лужу.

– Вениаминовна, ёлки-палки! Ты там причипуриваешься, а твоя псина опять устроила тут!.. Надо вместе выходить!

Он крикнул в открытую дверь и приостановился на случай, если соседка не услышала или сделала вид, что не слышит. Жильцы не раз упрекали её в загаживании подъезда и придомовой территории, но, если не находилось стопроцентного свидетеля, старушка отбрасывала претензии одним и тем же аргументом: "Моя Люся на такое неспособна". В этот раз, однако, получилось по-другому. Едва Евгений Анатольевич договорил, как хозяйка собаки ступила за порог с большой тряпкой в руках.

– А мы уже подтираем, а мы уже подтираем! Правда, Люся?!. Здравствуй, соседушка. На работу?

– На работу. Здравствуй, Вениаминовна. А я думал... Извини, зря я на вас...

– Ничего, ничего... Вот мы уже всё исправили... Сиди смирно, ни на кого

не лай, а я отнесу тряпку на место.

Собака подчинилась, словно была дрессированной, и глянула на мужчину исподлобья и виновато. "Понимаете, дядя, это вышло случайно", - прочитал в её глазах Евгений Анатольевич.