желания подняться и позвать бойца. Отойдя от окна, вновь начала читать

стихи:

Когда я, раненный, кричал,

В бреду ведя с врагами бой,

Ты, как горящая свеча,

Всю ночь стояла надо мной.

Когда по мокрой, злой земле

Ползли мы ровно десять дней,

С тобою же казалась мне

Земля и суше и теплей.

И даже в миг, когда мороз

Звенел, кровь в жилах леденя,

Твоих пылающих волос

Костер обогревал меня.

Мне кажется, что я с тобой

В огне совсем не уязвим

И что не быть тебе вдовой,

Как многим сверстницам твоим.

Дверь отворилась, и в ней показался Шахаев. Наташа торопливо закрыла

дневник, смахнула ладонью слезы, и длинные синие тени от ее ресниц задрожали

на влажных бледных щеках.

– - У меня к вам просьба, Наташа,-- сказал парторг, как бы не обращая

внимания на состояние девушки.-- Сегодня пришло письмо от матери одного

погибшего разведчика-комсомольца. Надо прочитать его бойцам. Только это надо

сделать сейчас же, пока есть время.

– - Хорошо, я прочту,-- машинально сказала Наташа.

– - Прочтите, пожалуйста. Я тоже послушаю. Мы давно ждали этого письма.

Чудесный был парень -- Уваров. Они дружили с Акимом.

– - Я сейчас же прочту,-- повторила она и поднялась.

Шахаев расстегнул свою потрепанную брезентовую сумку и среди бумаг

отыскал нужный конверт.

– - Возьмите,-- породил он письмо Наташе.

Разведчики ожидали во дворе, усевшись где попало: кто -- на повозках,

кто -- на сваленном плетне, кто -- на огромных белых тыквах, принесенных для

этой цели с огорода. О письме они знали еще утром, когда его только что

принес почтальон, и удивлялись, почему это Шахаев не прочел его им сразу.

Солдаты сидели мрачные, подавленные вновь навестившей их бедой. Сенька

стоял, прислонившись плечом к углу хаты, и комкал в руках пилотку. Он как-то

вдруг исхудал, на щеках отчетливо обозначились клинья скул, в глазах застыла

скрытая боль -- куда только подевался разудалый, озорной блеск...

Шахаев присел рядом с бойцами и тоже стал слушать, хотя читал это

письмо по крайней мере раз пять.

"Дорогие, милые мои сыночки! -- прочла Наташа.-- Получила я от вас

письмецо, в котором вы сообщили мне о смерти моего Яши. Белый свет

помутился, когда я узнала об этом. Волосы рвала на себе. Ведь он был у меня

один..."

Наташа на минуту замолчала, взглянула на еще более посуровевшие лица

солдат. Потом стала читать дальше:

"Отца у него убили немцы. Сестренка Яши, Ленушка, погибла в

партизанском отряде. Оставался у меня он один -- вся моя надежда, радость

моя. А теперь и его нет. И вот подумала я: "Осталась одна-одинешенька, как

старая береза в поле, кому теперь нужна, кто утешит, как дальше жить буду".

Сердце мое заныло от великого горюшка. Потом прибежала ко мне соседка --

Дарья Петровна. Добрая женщина, дай бог ей здоровья. Поплакали вместе,

умылись слезами. И будто отлегло малость от сердца, будто разделили с

Петровной мое горюшко пополам -- оттого и легче стало. А вечером, как узнал,

пришел и сам парторг нашего колхоза -- Иван Ильич Сидоркин. Руки у него

одной нет, на фронте потерял. Не стал утешать, а только молвил: "Общее

собрание артели решило поставить вас, Кирилловна, бригадиром второй бригады.

Дела там плохи. А ты, как жена партизана и красноармейская мать да хорошая

колхозница к тому же, должна поправить эти дела". Вроде как бы и не ко

времени сказал он мне такие слова, а опять же полегче стало. Вижу, нужная я

людям. Не хватило сил моих отказаться от бригады, хотя, сами знаете, работа

эта вроде не бабья, колготная очень. Подумала я: "Муж мой, Денис, все силы

отдавал колхозу, сын тоже, и я должна". Председатель наш распорядился выдать

мне три пуда муки. Завхоз выручил дровишками. Взяла я в дочки сиротку одну,

Дуню, мать умерла у ней недавно от порока сердца, а отца, Пилипа, немцы

убили в один день с моим мужем. Вместо Ленушки она у меня теперь. Вы уж,