невыразимой болью впилась тоска в его старое сердце. А от шоссе все катился

и катился гул немецких моторов. Который день слышал Силантий этот противный

шум...

– - Что еще замышляет, мерзавец? Неужто опять в наступ пойдет? Мало ему,

окаянному, в Сталинграде шeю наломали!.. -- проговорил старик и горько

задумался: "Неужели и этим летом не встречать своих освободителей?"

Дед поднял взгляд на тоскующего черногуза -- подругу у аиста, наверное,

пристрелили немецкие автоматчики; глупая, она летела к шоссе, -- и вдруг

увидел маленький квадратный листочек, застрявший в сухих ветках гнезда.

"Листовка!" -- обожгла сердце радостная догадка. Дед попробовал достать ее

черенком лопаты, но не смог. Быстро принес со двора багор, которым в

половодье вылавливал бревна из реки. Осторожно зацепив листок крючком, он

потянул его к себе. Аист поднялся на свои тонкие длинные ноги, вытянул шею и

недоверчиво

покосил маленькую голову на Силантия.

Силантий прочел первые строчки, и руки его ослабли, задрожали, буквы

расплылись, и он уже ничего не мог прочесть дальше. Придя немного в себя,

дед поспешил в хату, все время беззвучно твердя:

– - Мать... слышишь, мать! Погляди, погляди, что я принес!.. Ты только

погляди!..

Он показал ей на листок, трепетавший в его жилистых руках.

Бабка испугалась и закрыла ему рот ладонью.

– - Бог с тобой, услыхать могут...

До ночи Силантий обошел с листовкой всех знакомых в селе, пробрался

даже в лес, к партизанам, а когда, страшно усталый и бесконечно счастливый,

возвращался обратно, родная лачуга показалась ему и светлее и уютнее, и

чувствовал он себя моложе лет на двадцать.

У калитки встретила старуха.

– - Ребята вернулись!..
– - сияя добрыми глазами, сообщила она.

Обрадованный, дед заковылял в хату.

– - А где ж те двое? -- вдруг встревожился он, заметив отсутствие

Уварова и Акима.

– - Аким скоро будет... -- ответил Шахаев.
– - А Уваров... -- Сержант

замолчал.

Дед понял и опустил седую, тяжелую свою голову. Потом вынул найденную

листовку, молча положил ее на стол. Тесня друг друга, разведчики читали

первомайский приказ. Прочли несколько раз подряд, а когда подняли головы,

увидел старик на смуглой щеке сержанта стремительно сбегавшую прозрачную

каплю.

– - Ну что ж, мать. Корми ребят, -- заспешил дед. Старуха засуетилась.

Она торопливо выходила из хаты, лазила то в погреб, то на чердак. Собрала

еду.

– - Ну, сынки, прошу. Чем богаты, тем и рады. Присаживайтесь, -- дед

указал на стол.

Солдаты уселись. Пинчук разлил в стаканы из заветной фляги прозрачную

жидкость. Дед первый провозгласил:

– - За них... За наших солдат, стало быть!..

В глубоком волнении чокнулись.

– - Дай-то бог им здоровья!
– - старуха утирала углом платка покрасневшие

глаза.

Распили и добытую Ваниным бутылку рома. Не забыли оставить Акиму. Пили

с удовольствием и Сеньку больше не ругали.

После ужина дед надел очки и приказал старухе:

– - Убери-ка со стола, мать, да принеси мне счеты.

Бабка унесла посуду, вытерла стол и достала из-за грубки старенькие

самодельные счеты. Силантий тем временем извлек из кармана какие-то

измусоленные бумажки.

– - Садись, мать, будешь у меня за счетовода, -- и дед разложил на столе

свои бумажки. -- Откладывай: сеялок "Ростсельмаша" у Яблонового оврага, под

старой копной, -- одна. Отложила -- одна?

– - Да никак не откладывается...

Шарики действительно не хотели двигаться по кривой, проржавленной

проволоке.

– - Дай-ка я их поправлю... Ну вот, теперь дело пойдет. Считай, мать.

Дед называл места, где находилось припрятанное от фашистов колхозное

добро. Говорил он нарочно громко, чтобы слышали все бойцы.

Самым любопытным, разумеется, был Пинчук, сразу почуявший родное для

него дело.

– - Так, значит, сеялок, -- важно повторил старик.-- У Яблонового оврага

– - одна. У Лисьих нор -- еще три... Отложила? Ну, сколько получается?

Четыре? Славно!.. Теперь -- плуги. В Волчьем яру -- сразу десять. Два