назад было ближе?.. Жить?.. Тут ты с нами много не проживешь...

– - Мне приказано на этот, а не на тот берег плыть,-- все тем же

безразличным тоном ответил связист. Он нажал на кнопку. Раздался тонкий,

комариный звук. Дунул в трубку:

– - Алло! Алло! Это "магнит"? Говорит Ерофеенко... В ухо телефониста

ударил захлебывающийся крик, должно быть, его дружка:

– - Ерофеенко?! Аким! Жив!..

– - Перестань кричать. Попроси "первого"!

Марченко быстро подошел к аппарату, поднял к уху телефонную трубку.

Рука лейтенанта крепко вцепилась и заплечные ремни снаряжения. Лейтенант и

его солдаты знали, что "первый" -- это командир дивизии.

– - Да... так точно, товарищ "первый"! Ничего... Спасибо... Есть!..

Марченко еще с минуту держал трубку у уха, а потом осторожно положил ее

на аппарат.

– - Завтра. Ночью...

Сенька, услышав эти слова командира, быстро понял их смысл и так прижал

к себе Акима, что у того очки слетели с носа.

– - Милый ты наш, родной... Чудом посланный! Да мы с тобой теперь не то

что до завтрашней ночи, а век на этой плешине можем продержаться!

Очнулись немецкие пулеметы, разорвали с треском тишину.

– - Всполошились, дьяволы!

– - Жарковато вам тут было?
– - спросил Аким.

– - И не спрашивай. Такое, брат, было, аж кишки к сердцу в дверь

стучались, -- за всех ответил Семен и развалился в окопе, сладко позевывая.

Пинчук ушел наблюдать.

Стрельба прекратилась, стало тихо. Только вода шумела в камышах.

"Жить хотелось?.. Ишь ты! Чудак..."

У Ванина не выходили из головы эти слова...

Вот и сейчас, когда Аким ушел в родное село, Сенька вспомнил о них.

– - Так, говоришь, вернется, Петр, а?

– - А як же. Обязательно вернется.

– - Может, мы зря его отпустили?

– - Ничего не зря.

Солдаты замолчали. По степи с востока медленно подходила ночь. Шахаев

обдумывал что-то. Потом позвал разведчиков и объявил:

– - Сейчас отправимся. Надо проверить данные, полученные от партизан.

– - А как же...

Сенька не договорил. Он хотел сказать: "А как жe Аким?", но вовремя

сообразил, что об этом сейчас спрашивать не следует.

11

Старый Силантий все дни проводил в больших хлопотах. Ранним утром

отправлялся в поле и возвращался домой только поздним вечером. Радостно

взволнованный, садился за стол и, надев очки, записывал что-то на клочке

бумаги. В такие минуты бабка боялась его тревожить: старик был крут. Присев

рядышком и сложив на груди худенькие, с синими прожилками руки, тихая, она

задумчиво глядела, как мохнатые брови Силантия сходились над переносицей,

закрывая дужку очков, и ей до боли сердечной хотелось завести разговор о

сыне, который с первых дней войны ушел добровольцем на фронт и теперь

находится бог знает где. Но старуха боялась помешать мужу и, тяжело вздыхая,

молчала.

– - Шла б спать, старая, -- не отрываясь от бумаги, говорил Силантий.

И бабка покорно удалялась.

В день Первого мая дед никуда не пошел. До полудня сидел в хатенке. И

все-таки не вытерпел, вышел во двор. Решил покопаться в палисаднике. Воткнул

лопату в землю, да так и оставил ее, бессильно опустив седую голову на

черенок: "К чему копаю... для кого?" Старик тяжело, прерывисто вздохнул и

прислушался. С далекого шоссе до его слуха докатывался низкий, непрерывный

гул чужих моторов.

– - Все идут, идут, распроклятые!..
– - шептал он сухими губами.

Из палисадника ему хорошо была видна центральная часть деревни. Видел

он и площадь и здание сельского Совета, над которым когда-то приветливо и

привычно трeпeтал красный флаг. А сегодня ведь Первое мая... На площади,

против сельсовета, еще с утра стояла бы маленькая красная трибунка, с

которой произносились речи; мимо нее проходили бы колхозники и школьники...

Флаги, флаги; счастливые глазенята ребятишек... внучат... внучек... Где все

это?..

Старик печальным взглядом обвел заброшенное и помертвевшее здание, и