Пожалуй, только чуть побледнев, отчего синие глаза казались еще больше,

глубже и темней.

Наташа тоже глядела на Акима, на каждое пятнышко и на каждую новую

морщинку на таком родном и близком лице. Он сидел перед ней худой и обросший

густой колючей щетиной, забыв снять очки и свой драный малахай, из-под

которого падали на потный высокий лоб длинные пряди русых полос. Как всегда

бывает в таких случаях, они долго не находили, что сказать друг другу. Потом

никак не могли заговорить о главном для обоих и спрашивали о всяких

пустяках. Аким пристально следил за Наташей и видел, как все больше темнели

eе глаза, а щеки наливались неровными пятнами румянца. Наташа, видимо,

хотела о чем-то спросить, но не могла сразу решиться. Наконец румянец сошел

с ее лица:

– - Ты прости меня, но я... я хочу спросить тебя... Скажи, как ты сюда

попал?

Аким понял ее.

– - Меня отпустили, Наташа... всего на пять часов. Один час я уже провел

в дороге. Осталось четыре. Там ждут меня товарищи...

Теперь она, счастливая, смотрела на него. Перед ней был Аким, такой,

каким она его всегда знала и любила, -- прямой и честный.

– - Глупая, злая... Как я могла так подумать о тебе! Разве мой Аким

способен на такое!.. Ведь ты разведчик, правда?

Аким молча и медленно кивнул головой.

– - Не спрашивай меня больше об этом, Наташа. Ладно?

Она рассмеялась.

– - Не бойся, родной. Наш отряд в ту ночь делал то же, что и вы.

– - Откуда ты знаешь, что мы делали?

– - Ну ладно, не будем об этом...

– - Скажи, Наташа, в селе есть немцы?

– - Нет, сейчас нет. Они боятся в селах... Ну, я пойду, помогу маме...

Наташа оставила его и вместе с матерью начала хлопотать у печки. Потом

не вытерпела и подбежала снова. Пыталась стянуть с него сапоги, но в этом не

было никакой необходимости: сапоги сами слетели, едва Аким тряхнул ногами.

Девушка захохотала:

– - Где ты достал такие броненосцы, Аким?

– - А что, разве плохие?

– - Нет, ничего, я так...
– - она улыбалась, тащила его за руку к столу,

вся пылая.

– - Потише, Наташа, могут услышать, -- предупредила мать, приподнимая

кончик занавески и посматривая на улицу. Наташа как-то сразу погрустнела,

словно беззаботная юность, вернувшаяся вместе с Акимом и во власть которой

она попала на минуту, испугавшись, ушла от нее.

Через некоторое время Аким уже сидел за столом, уминая за обе щеки

кашу.

Наташа, глядя на него, вновь оживилась...

– - Аким, а помнишь нашу избачиху?

– - Шуру-то? Ну а как же!..

– - Мы с ней вечно из-за книг ругались...

– - Помню, конечно. А почему ты -- об этом?..

– - Не знаю...

– - А ты помнишь, Наташа, пионерский лагерь?

– - Еще бы!.. Пионервожатой у нас была Шура. Какая девушка! Сколько она

рассказывала нам интересного, а сколько песен мы пропели с ней!.. Вот так и

стоят передо мной -- Шура, пионерский галстук... И все такое -- наше...

– - А где теперь Шура?
– - спросил Аким.

Губы Наташи покривились, дрогнули.

– - В Германию угнали, на каторгу.

Аким обнял девушку и крепко прижал к своей груди.

– - Не надо, Наташа. Не плачь, родная. Вернется Шура. И будут опять

книги, и все будет...

Утирая слезы и глядя ему в лицо, Наташа попросила:

– - Ты прости меня. Уж очень все обидно, больно... Я сейчас... Ведь я

только ночью прихожу к маме, да и то не всегда.

– - Что так?
– - удивился Аким.

– - Фашисты на девушек облавы устраивают. В Германию увозят. Ты слышал

песню "Раскинулись рельсы далеко..."?

– - Конечно, слышал. У нас красноармейцы ее поют.

Аким увидел, как губы девушки опять дрогнули. Должно быть, ей стоило

больших усилий, чтобы сдерживать себя и не расплакаться.

– - Так что же?.. Всех девушек и ребят они угоняют?
– - Аким озабоченно

посмотрел на Наташу.

– - Нет, не всех. Есть еще лазейка, в которую ускользают наши ребята и