блеском в желтоватых глазах, офицер подбежал к разведчикам.

– - Вот видите, -- показал он на новые пушки, прицепленные к машинам.
– -

Жива моя батарея! А вы говорили!..

– - Да никто вам ничего не говорил, -- возразил Забаров, пожимая руку

офицера. -- Конечно, жива. Скажи, пожалуйста, откуда такая масса наших

войск? После таких боев у Донца -- и вдруг!..

Гунько удивился:

– - Разве вы еще не знаете? Целый фронт, оказывается, в тылу в запасе

стоял. Понимаешь?

– - Фронт?

– - Степной фронт!.. О котором немцы и не подозревали. Был заранее

сформирован. Вот его и ввели сейчас в наступление.

На сдвинутом запыленном лафете, свесив ноги, сидел тот маленький

пехотинец, которого в первый день немецкого наступления остановил у Донца

Гунько и который после 5 июля уже не мог расстаться с артиллеристами. С

разрешения командования Гунько оставил его в своей батарее. Чумазая

физиономия бывшего пехотинца сияла великолепнейшей, довольной улыбкой.

– - Оттопал, значит?
– - узнал его Сенька Ванин.

– - Оттопал. За меня старший лейтенант перед самим генералом хлопотал!

– - похвастался бывший пехотинец.

– - Еще бы. Такой богатырь!.. -- хитро сощуренные глаза разведчика

прощупывали маленькую фигуру солдата.

– - А ты кто такой?
– - поняв насмешку, сердито спросил новоиспеченный

артиллерист.

– - Я-то? -- проговорил Сенька нарочно по-вятски.
– - Я самый главный

начальник. Главнее меня нет... Вот разве только ты, потому как все же едешь,

а мне приходится ножками топать. Закурить у тебя нет?

– - Есть, закуривай...
– - сказал боец, подавая Сеньке скуповатую щепоть.

– - А что командир-то ваш такой мрачный?
– - осведомился он, показывая на

Забарова.

– - Разведчик у нас один погиб сегодня. Хороший такой парняга, --

закуривая, тихо сообщил Ванин.

Мальцева хоронили в полдень. Кузьмин сколотил из досок, для какой-то

надобности лежавших у него на дне повозки, гроб. Алешу положили в него в

маскхалате. Забаров поднял гроб на плечо и понес к кургану. За ним, опустив

головы, молчаливой и угрюмой чередой шли разведчики, вся небольшая рота. Так

на Руси хоронят маленьких детей: впереди, с гробом, идет отец, а за ним тихо

плетется опечаленная семья...

Гроб поставили у края свежей могилы, выкопанной Акимом и Пинчуком.

Шахаев рывком стянул с головы пилотку. Солнечный луч запылал в его тронутых

серебристой сединой волосах. Парторг долго не мог ничего сказать, сдавленный

волнением. Притихшие разведчики ждали.

– - Прощай, Алеша, -- просто начал он, склонив над гробом свою большую

круглую голову.-- Прощай, наш маленький садовник!.. Мы никогда не забудем

тебя. Закончим войну, вырастим огромный сад... и поставим в нем тебе большой

памятник. И будешь ты вечно живой, наш боевой друг!.. Прощай, Алеша. Когда

вернусь домой, в свою Бурят-Монголию, пройду по всем аймакам и расскажу о

тебе... какой ты был герой!

Под троекратный треск салюта гроб опустили в могилу. По русскому обычаю

бросили на него по горсти земли. Потом быстро заработали лопатами. Вырос

небольшой свежий холмик. Разведчики еще долго не уходили с кургана. Они

стояли без пилоток, всматриваясь в даль, туда, на запад, куда устремлялись

наши войска. Над всем этим потоком, чуть опережая его, уходили на запад,

очищая небо, обрывки растрепанных и угрюмых туч.

Разведчики сошли вниз, еще раз оглянулись на древнего великана.

– - Храни, родимый!..
– - вырвалось у Акима.

Он задумался. Прошумят над курганом годы. Овеянный ветрами, обожженный

горячим степным солнцем, еще больше поседеет свидетель великих событий; но

останется, должен остаться, на его вершине маленький холмик, который --

пройдет десяток лет -- покроется струящимся светлым ковылем и будет светить,

как маяк кораблю, случайным путникам...

Аким надел пилотку, быстро пошел на запад, догоняя товарищей.

В один из жарких августовских дней перед самым Харьковом, где дивизия