На следующий день я ненавидела московского музыканта всеми фибрами. Каждое его слово вызывало во мне прилив ненависти. Каждый вздох - волну тошноты. Я не могла спокойно смотреть на довольное торчание его усов, не могла выносить невинное мигание голубеньких глазок.

Ночью, конечно все произошло. Это после всех моих внутренних диалогов с самой собой. Почему? Зачем? Как могла? На что надеялась? Ни одного ответа. Не понимаю. Не знаю ничего. Я мерзкая развратная баба. Может, просто нелегко оказалось отвязаться? Выходит, я, ко всему прочему, еще из тех, кого называют безотказными. О Господи, час от часу не легче...

Во всяком случае, произошло. Что-то окончательно сломалось во мне. Когда Алекс стал, вздыхая, жаловаться, как хреново ему без женского тепла, я сдалась. Опять-таки по доброте по бабской, которая и ему, и мне вылезла боком. Я надолго запомню ту мерзкую, самую скверную в моей жизни ночь.

"В этих делах я профессионал". Он не соврал, он и правда был профессионал: и по тому, как чуял нужные точки, и по тому, как эти точки обрабатывал. Но он и от меня требовал того же. А в моем воспаленном мозгу, едва только моей руке стоило прикоснуться к телу окаянного партнера, немедленно всплывала загаженная ванна, а в горле, соответственно, ком отвращения.

В результате я разрыдалась в самый интересный момент, окончательно возненавидела московского гостя на всю оставшуюся жизнь, затем оставила его в своей кровати, а сама закрылась все в той же ванной, где и проплакала чуть ли не до утра. Опять же, ни кара ни гуа!

Утром мой квартирант был в полном порядке. Он мурлыкал, как довольный кот, поедая овсянку с черносливом и орехами. А после завтрака потребовал, чтобы я ехала показывать ему город. Мигание глаз выражало, что чувствует себя человек, как нельзя лучше. На мои же чувства, зареванную физиономию и мрачное настроение ему было явно и откровенно наплевать.

На Твин-Пикс чаще всего плавают туманы, но Алексу, по его утверждению, со вчерашней встречи со мной везло противоестественно: воздух был прозрачен, в щедром солнечном свете улицы просматривались от залива до залива. Видны были даже автомобили, сновавшие вверх-вниз по Маркету, правда, с высоты они казались величиной с муравьев. Они и двигались очень похоже на муравьиные цепочки: к скрытой для наблюдателя, зато им самим хорошо известной цели.

Вот тут-то, критически глядя на Сан-Франциско с высоты близнецового пика, Алекс ни с того ни с сего небрежно объявил: - Я думаю, нам с тобой вполне есть смысл жениться.

На это я с места в карьер заорала: - Через мой труп я с тобой женюсь.

Мне как будто дали метелкой по голове, чем оглушили, но одновременно и хорошенько завели. На нас опять-таки оглядывались туристы, но меня понесло.

Я мерзко материлась, захлебываясь от злобы и ненависти. Я выкрикивала слова, значения которых представляла себе весьма и весьма смутно, да и то, в основном, по Дебиному словарю нецензурных русско-английских выражений. Я обвиняла бедного Алекса во всех смертных грехах, в частности, в том, что произошло между нами ночью. Речь моя сводилась к тому, чтобы этот тип завтра же убрался, куда подальше.

Алекс выслушал мою брань, слегка втянув голову в плечи, отчего сделался похожим на гадкого утенка, обещавшего превратиться в большущую гадкую утку, но никак не в лебедя. На мои тирады он только помигал в ответ. После этого, будто ничего вообще мною не было сказано, спокойно заявил, заключая и перечеркивая своей репликой всю мою гневную речь: - Ну. поехали дальше... Что там у нас по плану?

Я задохнулась. Самое противное в подобных случаях, когда теряешься, не находя ни нужных слов, ни достойных действий. И остаешься стоять с раскрытым на недосказанном слоге ртом. В подобных случаях я предпочла бы получить пощечину. Простояв с раскрытым ртом несколько секунд, я съежилась и, ненавидя себя, покорно полезла обратно в машину. Продолжать экскурсию.

Я вела машину, сцепив зубы. И чем меньше старалась реагировать на присутствие уже ненавистного мне человека, тем больше реагировала. Просто задыхалась от злости. На себя, на "этого типа", на китайцев, которые слишком медленно тащились через улицу, заставляя меня подолгу торчать посреди перекрестков в китайском городе, на весь мир.

Зато Алекс был абсолютно спокоен и вполне счастлив. На улице Полк радостно считал разноцветные флаги, которыми гомосексуалисты обозначают свои жилища. В китайском городе умилялся безделушкам, любую мелочь называя почему-то громким словом "дракон". На Русской Горке восторженно поднялся на три ступеньки, и на каждой из них торжественно сфотографировался. То есть, заставил меня сфотографировать его.

На Бродвее подолгу останавливался, не пропустив ни одной витрины с высвеченными голыми девочками. Со смаком, хоть и хромая на каждой букве, читал полные обещаний призывы: "Абсолютно обнаженные девушки на сцене", "Без верхней одежды, без нижней одежды", "Секс и эротика", "Лесбийский акт". Самой заманчивой ему показалась витрина, сулившая "Натуральный акт между мужчиной и женщиной".

Под стендом, на котором светилась эта надпись, стояла симпатичная девушка, одетая в обычное пестрое платье. На ногах ее не было ни чулок, ни, похоже, даже носков, но зато красовались высокие шнурованные ботинки на небольшом каблучке. Девушка протягивала прохожим печатные рекламки своего заведения и держалась молодцом: улыбалась без ханжеского стеснения, никого ни за что не дергала, открыто смотрела в глаза.