– Баутиста! Баутиста!

– Я здесь, ниньо Ренато. Что случилось?

– Я иду с кофейных плантаций, и уже говорил тебе, – еле сдерживаясь, упрекнул Ренато Д'Отремон, – что люди не могут работать при таких условиях. Это нелепо, бесчеловечно. Работать по четырнадцать часов человеку не под силу, а там у тебя женщины и дети. Почему?

– Так выгоднее. Это длится пятнадцать лет, и ничего пока не случилось.

– А заключенные из тюрьмы Сен-Пьер работают в цепях. Что это вообще такое?

– Ай, ай, ниньо Ренато! Вы привезли эти мысли из Европы. Но здесь все по-другому. Во времена вашего отца…

– Мой отец был суровым, но не бесчеловечным, – возмущенно прервал его Ренато.

– Имение принесло двойной доход с тех пор, как я им управляю, – дерзко подчеркнул Баутиста.

– Меня не интересует накопительство! Я хочу, чтобы ты относился к работникам справедливо и с добротой.

– Сеньора согласна с моими действиями.

– Я это выясню. Согласна моя мать, или нет, но я не согласен, и исправлю эту ошибку, – проворчал Ренато, удаляясь.

С ближнего ручья доносилось журчанье воды. Под зноем тропического полудня женщина покачивалась в гамаке и улыбалась. Она источала аромат не цветка, а зрелого и сладкого фрукта. Внешне казалось, что она отдыхает, но если заглянуть в ее душу, то там, как в вулкане, накалялись и бурлили страсти. Эта женщина притаилась, как пантера в засаде, как медленно растущая лава, готовая перелиться через край.

– Айме! Что это такое? Оставь это фортепиано! Хватит! Как ты осмелилась? – упрекнула Каталина де Мольнар свою дочь.

– Играть канкан? Видела бы ты, как я его танцую. Это последняя мода Парижа. Посмотри этот журнал.

– Убери подальше эту бумажку! А если приедет твой жених? Если Ренато увидит, что ты читаешь подобное…

– Пожалуйста, мама, – язвительно возразила Айме. – С Ренато или без него, я буду делать то, что хочу.

– Это дурно для будущей жены, тем более, для невесты. Если Ренато узнает…

– Хватит, мама! – оборвала Айме. – Он ничего не узнает, и надеюсь, что ты не станешь ему докладывать. Ренато далеко. Слава Богу, достаточно далеко, и не побеспокоит меня до нашей свадьбы.

– Санта Барбара! Поворачивайте на правый борт! Опускайте кливер! Три человека на левый борт вычерпывать воду! Право руля, право руля! Отойди, болван, дай мне руль! Не видишь, что идешь на скалы? Быстро! Вон отсюда!

Прыгая через рифы, бросая вызов взбешенной стихии, морская шхуна проходила у Мыса Дьявола, с потрясающей быстротой кружась меж отточенных скал и песчаных отмелей, и устремилась к узкому проливу, который вел к безопасному рейду. Почернело небо, омрачилась земля, но мужчину за штурвалом не страшила ярость неба и моря. Вот он преодолел последнее препятствие, и поворачиваясь кругом, чудом достиг высокого утеса, а затем с гордым видом передал штурвал в руки помощника и спрыгнул на мокрую палубу.

– Бросайте якорь и спускайте шлюпку, чтобы пристать к берегу!

Он смело спрыгнул на песчаный берег и опустился в воду по пояс, чтобы вытащить маленькую лодку. Он шагнул с кошачьей гибкостью, а затем повернулся и вызывающе посмотрел на море и мрачное небо. Вспышка молнии осветила крепкую фигуру капитана. Сильный и ловкий, его босые ноги вгрызались в землю, подобно кротам; обветренная непогодой кожа, сильная шея, широкая грудь, мозолистые ладони, а в гордом лице по-дьявольски сверкала победа. Сын бури, изгой, восставший против мира, он готов сразиться с ним. В свои двадцать шесть лет это был самый бесстрашный мореплаватель Карибского моря. Звали его Хуан Дьявол.

10.

Старый дом семьи де Мольнар одиноко возвышался в конце широкой улицы у берега моря, как все окраины Сен-Пьера. За крепкими стенами, покрытыми известью, располагались просторные, прохладные и проветренные комнаты, обставленные с несколько старомодной роскошью. В таких домах усиленно поддерживали внешнюю видимость, чинили портьеры и мыли старые полы до блеска. В нем было много свободных комнат, его окружал неухоженный и дикий сад, в глубине заросший густой рощей. Дальше были крутые берега и море, величественное и безжалостное к ним, терзаемым ветрами и ураганами, разгромленным и обновленным живительной силой суровой земли.

Айме де Мольнар вошла в пустую комнату, открыла выходящее в сад окно, и стала ждать, напряженная, страстная, равнодушная к порывам ветра, к брызгам дождя, попадавшим на темные волосы, открытый лоб, смуглые щеки, побледневшие от желания, на губы, алчущие и чувственные и нетерпеливо сжатые, как вдруг послышались уверенные шаги. Кто-то подходил к окну, шлепая танго по лужам, безразличный к ярости урагана. Такой же напряженный и алчущий. Пришел сжать ее в грубом объятии, поцеловать в губы, дрожа от нетерпения.