– Ты не успокоишь меня этими душещипательными историями.

– В таком случае уточню: я пообещал, поклялся помочь этому мальчику. Не думаю, что он будет тебе хоть чуть-чуть надоедать. Я сам займусь его обучением.

– Как вторым сыном? – горько намекнула София.

– Как другом и верным слугой Ренато, – отрезал Д'Отремон. – Я научу его любить, защищать и оказывать помощь Ренато.

– Защищать?

– А почему нет? Наш сын не силен и не отважен.

– Ты бросаешь мне это в лицо, будто это моя вина.

– Нет, София, я больше не хочу продолжать этот спор, но мы должны смотреть правде в глаза, наш сын из-за переизбытка твоей заботы и ласки не готов для борьбы и обязанностей, которые могут свалиться на него уже завтра. Я и раньше говорил тебе, что ему не хватает смелости, силы, отваги. Пришло время приобрести эти качества.

– Мой сын поедет обучаться в Европу. Не хочу, чтобы он рос среди этих дикарей.

– У меня на него другие планы: я хочу, чтобы он вырос здесь, глубоко познал землю, на которой должен развиваться, знал, как управлять в будущем этим маленьким королевством, которое я оставлю ему в наследство. Будь у нас дочь, последнее слово оставалось бы за тобой. А он мальчик и должен стать мужчиной. Поэтому я так говорю и приказываю.

– А этот мальчишка, которого ты привез?

– Этот мальчишка почти мужчина, и великолепно послужит моей цели. Пусть он знает, что всем обязан Ренато, и его долг – отдать за него жизнь, если потребуется. Это будет моя месть!

– Месть за что?

– За судьбу, участь, как хочешь называй. Прошу тебя, не будем больше говорить об этом деле, София. Позволь мне самому все уладить.

– Поклянись, что все сказанное – правда!

– Могу поклясться. Ничего из сказанного не было ложью. Кроме того, я не делаю ничего окончательно. Просто хочу понять, стоит ли ему помогать. От этого будет зависеть его судьба. Если в его венах есть кровь, о которой говорится, то он докажет это.

– Какая кровь?

– Разрешите? – Педро Ноэль пришел своевременно, когда обстановка накалилась уже до предела.

– Проходите, Ноэль, – пригласил Д'Отремон и глубоко вздохнул, благодарный приходу друга. – Вы как раз вовремя, пора нам выпить аперитив. Не беспокойся, София. Я распоряжусь, чтобы его принесли. – С этими словами он удалился и оставил Ноэля и Софию вдвоем.

София хотела было задержать его, ожидая ответа на вопрос, но остановилась, смущенная взглядом, которым Педро Ноэль словно обволакивал, угадывая даже самые сокровенные ее мысли.

– Иногда лучше не вникать, не правда ли? Просто принять как данность, что даже великие имеют причуды, слабости и совершают печальные ошибки, которые можно снисходительно простить, дабы избежать зла.

– Что вы пытаетесь мне сказать, сеньор Ноэль?

– Ничего особенного, сеньора. Просто высказываюсь. Когда я шел по этому прекрасному дому, то думал, что ваш брак действительно счастливый, и дабы сохранить его, можно пожертвовать самолюбием.

– К чему вы меня подготавливаете, Ноэль?

– Ни к чему, сеньора, что за мысль! Вы вовсе не нуждаетесь в моих советах. Но спросите у меня, как вести себя с сеньором Д'Отремоном, и я отвечу, что лучше переждать. Мой отец, бывший нотариус семьи Д'Отремон во Франции, всегда говорил: «Гнев Д'Отремон словно ураган: неистовый, но проходящий». Противостоять ему – это настоящее безумие. Он быстро проходит, и тогда все разрушенное можно заново построить.

4.

– Видишь, как ты хорош? Кажешься другим. Поглядись в зеркало, – посоветовал Ренато Хуану.

– В зеркало?

– Ну да, в зеркало. Вот сюда. Посмотри на себя. Ты никогда не видел зеркала?

– Такого огромного никогда. Оно как кусок неподвижной воды.

– Не трогай, а то запачкаешь, – вмешался слуга Баутиста. – Видали дикаря!

– Оставь его. Папа сказал, чтобы его никто не трогал.

– А кто его трогает? Чего он еще хочет?

Хуан шагнул назад, чтобы посмотреться в зеркало. Оно в самом деле напоминало большой кусок неподвижной воды, отражавшей весь его облик. Впервые в жизни он казался другим. В двенадцать лет он наконец смог рассмотреть себя. И поразился своему мрачному взгляду. Они с Ренато Д'Отремоном оказались одного возраста, но Хуан был его выше; стройное и мускулистое тело имело кошачью гибкость, широкие и сильные ладони, почти мужские, черные вьющиеся волосы были зачесаны назад, открыв высокий и гордый лоб, придавая некоторое сходство с хозяином Кампо Реаль, прямой нос, четко очерченный рот, плотно сжатый с удрученным выражением, которое бы делало детское лицо суровым, если бы не большие темные бархатистые глаза, те поразительные глаза Джины Бертолоци.

– А теперь идем, пусть мама с папой полюбуются на тебя.

– Сеньор? Сеньора?

– Ну да! Сеньор и сеньора – мои родители.

– Твои, но не его, – презрительно вставил Баутиста. – Тебе не следует вести его в гостиную.

– Отчего же нет? Папа сказал, что я должен показать ему весь дом, мои книги, тетрадки, рисунки, мандолину и фортепиано.

– Показывай ему все, что заблагорассудится, но не расстраивай сеньору, не води его в гостиную и ее комнату, и где она может его увидеть. Понял? А ты тем более заруби себе на носу: не попадайся сеньоре на глаза, если хочешь остаться в этом доме.