– К счастью, я не видела. Я так понимаю, память о землетрясениях сохранилась на острове; помимо небольших землетрясений, было восемь крупных. Уже шестьдесят лет дьявольский вулкан, породивший землетрясения, спокоен. Вряд ли он повторит свои подвиги, и кроме того, внезапные порывы твоей прекрасной невесты успокоятся у семейного очага, который ты будешь хранить, как муж. Ты любишь ее, и этого достаточно, чтобы я приняла ее как дочь. Ты бесценное сокровище, и для материнского сердца нет женщины достойной тебя.

– Не тешь мое тщеславие, мама, – засмеялся Ренато. – Ты превратишь меня в нечто несносное.

– Я бы отдала всю кровь до последней капли, чтобы видеть тебя счастливым. Любимым, почитаемым, всеми уважаемым.

– Я счастлив тем, что имею. У меня лишь одно страстное желание: чтобы другие тоже были немного счастливы. Разделить эту радость, чтобы иметь большее право ею наслаждаться. Сделать небольшое, но справедливое и доброе дело. Ты простишь меня, если я затрону неприятную тему?

– Какую? – вдруг забеспокоилась София.

– Я спрошу о том, кого ты не любила. Полагаю, твоя материнская любовь имела болезненное на меня влияние в детстве.

София Д'Отремон сжала губы и побледнела, а Ренато, глядя на нее, страстно продолжал свою мысль, не замечая ее растерянности:

– Мама, помнишь мальчика, которого папа привез домой за день до гибели? Помнишь папин интерес к нему и его последнюю волю, чтобы я помогал ему?

– Как можно такое забыть, Ренато? – заметила София сухо и напряженно.

– Ты знаешь что-нибудь о нем? Что с ним стало? Я спрашивал тебя в письмах, и боюсь, ни у кого нет сведений о нем после того побега.

– Весь Сен-Пьер знает об этом человеке, – с суровостью на лице и в голосе объяснила София. – Отвратительный проходимец, превосходный игрок, подобие пирата. Он должен сидеть в тюрьме, а не ходить на свободе, похваляясь своими подвигами. Его знают в тавернах, борделях, всех игорных домах порта, и все продолжают звать его… Хуан Дьявол!

Словно выплюнув последние слова, дрожащая от злобы София Д'Отремон ужалила словами, а нахмуренный Ренато пришел в замешательство. С его губ слетела печальная фраза, в которой не было осуждения и упрека:

– Бедный Хуан! Какая же, наверное, тяжелая жизнь у него была! Сколько он страдал и боролся, чтобы чего-то достичь!

– Имей он желание стать порядочным человеком и добейся чего-нибудь, я бы поняла твои слова, и за такие усилия его бы вознаградили. Но что он сделал? Родился в пороке, продолжает жить в пороке и все больше туда опускается.

– Это правда. Но с самого детства он жил с отравленной душой.

– С чего это вдруг он отравлен? Почему бы не сказать, справедливости ради, что в нем присутствует порок и дурная кровь?

– Будь это так, мой отец не стал бы его защищать.

– Не веришь? Ай, Ренато! Ты уже мужчина, и я могу говорить с тобой откровенно. Твой отец был далеко не святым.

– Я прекрасно знаю, каким был мой отец, – порывисто вскочил Ренато, словно его ужалила гадюка.

– Я не хочу подрывать твое уважение и любовь к отцу, – смягчилась София. – Но не все так, как ты себе представляешь. Если помнишь…

– Я отлично помню, мама, оно как заноза в сердце. В последний раз я говорил с отцом дерзко и непокорно.

– Ты защищал меня, сынок, – София пыталась его оправдать. – Тебе было всего двенадцать. Нет ничего унизительней и мучительней для меня, чем поведение Франсиско в ту ночь; и нет ничего прекраснее в моей жизни, чем воспоминание о твоем поведении, Ренато. Если это тебя ранит, и терзают угрызения совести…

– Никогда, мама, – прервал Ренато твердо и решительно. – Я поступил правильно, и хочу, чтобы мой сын так поступал даже против моей воли в минуту ярости и сумасшествия, когда я забуду об уважении к его матери. Он это понял, доказательством было его выражение лица и поведение той ночью. Стыдясь за ту жестокость, он сбежал, прячась от моих глаз. В безумном отчаянии сел на лошадь и случилась трагедия, стоившая ему жизни. Когда я увидел его в последний раз, рука его протянулась приласкать меня, и он похвалил меня: «Я знаю, ты сможешь защитить и позаботиться о матери». Помнишь?

– Да, да… – сдавленно шептала София.

– Но было и поручение, похожее на просьбу, – упорствовал Ренато. – Он велел помогать Хуану, поддерживать, как брата. Я знаю, он сирота, сын умершего в нищете друга. Перед смертью отец передал мне просьбу другого умершего, волю которого не смог исполнить.

– Забудь о словах отца, Ренато. Он едва понимал, что говорит. Он был одержим этой навязчивой идеей; из-за проклятого мальчишки у нас и случился спор.

– Спор между вами был из-за Хуана? – поразился Ренато.