— Ну, да, — Кречет и сам чувствовал себя перед ним неудобно.

Еще бы: хозяин вернулся домой, а тут кто-то на кухне возится, как у себя. Вон и Яр тоже притих, смотрит. И он стоит, дурак дураком, все руку никак не помоет, уже стол кровью заляпал.

Первым очнулся все-таки Яр, успевший помыть и перемотать палец платком. Кречету он принес миску с ледяной водой, чтоб остановить кровотечение — порезался тот гораздо глубже, непривычный к такому маленькому ножу да и к баснословной остроте горского булата.

— Суй давай. Простите, нехин. Мое имя Аэньяр Солнечный.

— Знаю, брат мне о тебе написал уже, — Айлэно подошел, не чинясь, слегка взъерошил его волосы надо лбом, улыбаясь. Потом нахмурился, внимательно глядя на миску и руки обоих.

— Покажи-ка порез, Лито.

Тот только вздохнул: треклятые правила, теперь так и будет ведь называть по имени. Но поправлять не стал, показал уже отмытую ладонь. Что что-то не так, он понял только по удивленно вскинутым бровям нехина и расширившимся глазам Яра. Глянул и сам и невольно присвистнул: вместо глубокого пореза была розовая полоска.

— Ой… — сказал Яр, бледнеющий на глазах. И пришлось ронять миску, чтоб успеть подхватить — только все равно нехин Айлэно успел раньше, зато теперь и вода выплеснулась на пол, и миска упала.

— Да уж, действительно, «ой», — с каким-то отчаянным весельем рассмеялся нехин. — Так, ученички, один миску поднял, меда нашел и горячего питья наколотил. Второй… — Айлэно крякнул, поднял Яра, еще бледного, как полотно, и понес на лавку.

Два раза повторять не пришлось, до Кречета дошло: выложился Яр, хотя еще даже не нэх. Это ж какой силищи после лекарь будет! Так что за медом, белым, и бальзамом не пошел — побежал.

Вернулся как раз когда нехин, сидя рядом с Яром, держал на его лбу ладонь, видимо, подпитывая таким образом, и говорил:

— …нет, не у меня. Ты же водник, это и слепой углядит. А раз такие всплески выдаешь, еще ни силу не приняв, ни посвящение не отплавав, надо тебя научить сдерживаться. Ну, или хотя бы чуять, когда плеснуть готов. А это тоже не у меня, увы, «окрас» твой я чую, силу тоже, но и только. Но есть у меня на примете человек, что сумет тебе помочь. Если согласится. Все-таки, ты ж парень.

— А что, это плохо? — осторожно спросил Кречет, присаживаясь рядом и поднося к губам Яра плошку с наведенным питьем.

— Что именно? Выплески вот такие? Да, плохо. Надорваться легче легкого, перегореть, и в шестнадцать никакого принятия не будет. Чего я себе простить не смогу, если случится, поэтому придется кэтэро Даано уговаривать.

— Нет, что Яр — парень, — пояснил Кречет, следя, чтобы тот глотал аккуратно, потихоньку.

Нехин чуть приподнял подростка на руке, чтоб было удобнее поить.

— Нет, что ты. Не плохо, просто кэтэро обычно только девчонок учат, преемниц себе.

И, видя непонимание в глазах обоих, пояснил:

— Знахарки. Кэтэро — знахарки по-равнинному.

Вот тут до Кречета и дошло. Слышал он о таких умелых женщинах, которые одними наговорами да травами порой делают такое, что и иным нэх-лекарям не снилось.

— Ой.

— Вот тебе и «ой», — усмехнулся Айлэно. — Говорят, что искусство кэтэро только женщинам подвластно, но нам же и не надо все. Только чтоб силу придерживать тебя научила. Надеюсь, согласится.

— А со мной что? — помедлив, все-таки спросил Кречет.

— Как называть-то тебя, ученик? — прищурился нехин, и глаза под золотистыми ресницами полыхнули по-рысьи.

— Кречетом, — откликнулся тот, с облечением поняв: и признали, и непонравность данного при рождении имени осознал его все-таки учитель.

— Кречет, значит, — несколько секунд Страж обдумывал это имя, потом тряхнул головой, улыбаясь: — Подходит. Ладно, посиди тогда с малым, а я с рыбой закончу. Каша-то, чую, скоро совсем дойдет.

— Да я сейчас сам… — слабо пробормотал Яр, заворочался, пытаясь подняться.

— Сам с усам. Лежи уж, торопыга. Вот как в Оке искупаешься, так сам и будешь, — беззлобно и легко-легко хлопнул его по лбу ладонью Айлэно, укладывая снова на лавку, на колени Кречету головой.

Каша с рыбой удались на славу. На запах даже Динк приполз, радостно сощурился, увидев учителя. А уж сестренки, прибежавшие к концу обеда, и вовсе у того на шее повисли, затискав.

— Рысь-рысь! Кысь! — развопились на два голоса. — Вернулся!