— Ага, я сейчас! — Яр вскочил и поспешил выполнить, что попросили.

Как только за ним со скрипом закрылась дверь, горец обернулся от очага, одобрительно кивнул:

— Молодец, хорошо держишься.

— Я за него в ответе, — сквозь зубы отозвался Кречет, наконец-то позволив себе отвернуться и скривиться.

Нога болела зверски, так, что хотелось отвинтить её, как пробитое колесо роллера, и отложить в сторону. И не вспоминать, пока не починишь. Но, увы, живое тело — это не механизм. Мысли о роллере расстроили еще больше, потому что Кречет прекрасно помнил, с каким звуком заглох мотор, раньше, чем он оборвал подачу силы. Ничего хорошего это не сулило и, если действительно что-то случилось, то он и не знал, как быть. Мелкую поломку устранить получится, на это есть с собой набор инструментов, а вот крупную… Хотелось побиться лбом о слегка пыльное покрывало. Надо же так попасть!

— Да, хранитель, ты в ответе, — хмыкнул горец. — И уж коль взялся за обережь — вытяни, а не обрежь. А чтоб тебе вытянуть, я подсоблю маленько. Держи-ка, пей.

Он протянул Кречету вместительную кружку с травяным отваром, от которой шел крепкий медвяный дух.

— Вы бы меня еще Аватаром назвали, — привычно буркнул Кречет. — Спасибо.

Кое-как приподнявшись на локте, он осторожно принялся пить, стараясь не обжечься. Бальзам-не бальзам, а питье было что надо, пролилось по телу волной, придавая бодрости и даже боль поуменьшив до терпимой. Потом, конечно, она вернется, но сейчас можно было не обращать на нее внимания. В конце концов, он действительно старший, ответственный, а значит, должен держать себя в руках, как не раз Белый учил. Как Белый держался, что бы ни случалось с мелкими или самим Кречетом.

Хлопнула дверь — вернулся Яр, тут же принюхавшись.

— Ух ты! Это же бальзам? — любопытно заблестели его глаза.

Горец добродушно рассмеялся.

— Он самый, — и протянул вторую кружку подростку.

Яр пробовал напиток так, словно… словно протянул ему эту кружку не незнакомец, впервые увиденный считанные часы назад, а добрый друг, родич. «Аэно-Аэнья, — пришло на ум Кречету. — Будто его бальзамом кумир и предок угощает, вот как». Хотя, горы, горцы. Горское гостеприимство — и потому сам принимал помощь и даже не спрашивал, чем за нее расплачиваться, не подозревал в злом умысле. Дома, на равнинах, десять раз бы подумал. Здесь — нет. Здесь подживет нога, тогда и будет время для вопросов. Яру было проще, он о таком не размышлял. Он, отпив половину, опустил кружку на колени и любопытно посмотрел на горца.

— Этин-нахар, а как вас зовут?

Тот встретил его взгляд, усмехаясь:

— А меня не зовут, сам прихожу. Но тебе, Эона, скажу, все равно ж доищешься. Янтором люди кличут.

— Как гору? — невольно удивился Кречет, оторвавшись от своей кружки.

— Как Отца Ветров! — поправил его Яр.

Горец кивнул, вернулся к очагу, помешивать густую похлебку, закипающую в котелке.

— Я могу чем-то помочь, этин-нахар?

— Отдыхай, Эона. Хотя… Схожу я кой-куда, пригляди за нашим обедом. А как вернусь, поедим — и будешь мазь для крылатого готовить.

Аэньяр преисполнился важности своего задания и тут же подхватился с места, вызвав у старших мужчин одинаковые улыбки.

Янтора не было около получаса. Похлебка сварилась, и Яр снял ее с огня, укутав в найденную в шкафчике ветошь — доходить и упревать. Горец вернулся с целой охапкой трав и свернутым из огромного лопуха кульком. Когда он выложил его на стол, лист развернулся, являя россыпь драгоценных янтарно-рыжих ягод, в которых словно не сок был, а само щедрое горное солнце застыло.

— Солнечная кровь! — обрадовано опознал Яр. — И кровавик. О, а это камнеломка?

— Верно. А еще семена «снежного поцелуя» и живокост. Через неделю Кречета на ноги поставим, — Янтор мимоходом потрепал рыжеватые вихры мальчишки, снова выбившиеся из косы, улыбнувшись энтузиазму, с которым тот оглаживал лекарственные травы. Сразу видать, к чему душа будет лежать.

Под их трескотню — Яра и огня в очаге — Кречет, пообедав, и уснул. Сквозь сон слышал, как языки пламени лижут бока котелка, как слизнули упавшую в огонь травинку, как сыплются и сыплются из Яра вопросы… Неугомонный мальчишка. Дорвался-таки до своего Эфара.

Проснуться заставил всплеск боли: его ногу распеленывали из лубков.

— Потерпи, крылатый. Штаны придется резать. Швы распорю, чтоб потом зашить можно было, — сказал Янтор.

— Угу, — ничего больше Кречет выдавить не смог и только отвернулся, зажмурившись.

Терпеть пришлось изрядно, ему так и вовсе показалось — бесконечно: пока горец вспорол штанину, пока держал его ногу на весу, а Яр щедро намазывал распухшее и почерневшее от кровоподтека колено и ногу выше и ниже него, а потом накладывал ровные витки полотняного бинта, аккуратно, то ли со знанием дела, то ли с интуитивным чувством того, насколько тугой должна быть повязка, чтоб не пережать кровоток, но обездвижить ногу. Палки, кстати, примотал тоже — на всякий случай, не дай Стихия, во сне больной ногой дернуть. И прикосновения будущего — наверняка! — целителя, или волшебные травы Эфара в древнем рецепте, а то и все сразу, постепенно утишили боль, убаюкали ее. Кречет сам не заметил, как глаза снова закрылись. А когда открылись, огонь в очаге давно прогорел, оставив подернутые пеплом угли, а в ата было пусто. Только с улицы доносились какие-то звуки, то ли разговор, то ли еще что.

Боли не было. Почти — так, слегка поднывало на границе восприятия, словно ушибся самую малость. Не хотелось тревожить ногу, но выпитое за обедом питье настоятельно просилось наружу. Пришлось кое-как вставать, придерживаясь сначала за кровать, потом за стену. Три шага без опоры — до соседней стены — Кречет сделал, тихо зашипев сквозь зубы. А добравшись до двери, удивленно заморгал: разнотравье было освещено вовсе не вечерним солнцем, да и ветерок был по-утреннему свежий. Это сколько же, выходит, он проспал?