Но Трой все равно нервничал. Боялся за беззащитных животных, и единственное, что утешало — Яр в Эфаре. А там его не достанет никто, горцы никогда не пойдут против нехэев, им даже мысль такая в головы не взбредет. Вот пусть там и остается, до принятия силы, а лучше — до конца обучения, пока за себя постоять не сможет. Трой искренне уповал на то, что нехо, так тепло и по-родственному принявший Яра, поможет ему с обучением так же, как собственным детям. Об этом не писалось и не говорилось, но подразумевалось без слов, а кому же верить, как не Эфарскому владетелю?

Отпускать Илору в Фарат Трой боялся. Не одну — еще бы подумал, так что сестричке пришлось ждать, пока Кайет не освободился, чтобы сопроводить ее. Выкупили купе второго класса, чтоб ехать вдвоем, уж их-то Стихии, даром что противоположны, никогда не конфликтовали. Проводив их, Трой и вовсе упал духом. Дела, раньше спорившиеся, сейчас из рук валились. А меньше дел не стало, еще и Раис этот просил пару коней для выступлений подобрать — мол, где еще искать не боящихся огня, как не у Солнечного Конника? Ну, он был прав, это льстило, но не более. В конце концов, все-таки уверившись, что в его хозяйства хотя бы за полдня все не пойдет прахом, Трой поехал в Ткеш. Может быть, там получится успокоиться? Поесть маминых пирогов, послушать мнение отца обо всем и сразу.

Старый дом в любое время года казался полным сонного покоя, такого неспешно-тягучего, солнечно-медового. Но сейчас, едва набросив поводья на коновязь, Трой удивленно замер: сонливость Ткеша словно сдернули, как теплое одеяло! Сейчас тут властвовала хрустальная чистота, словно плеснувшая ему навстречу, умывшая и разом придавшая сил. Будь родители нэх — решил бы, что это их рук дело. Или что приехал кто-то из родни. Но… Их бы учуял!

— Отец?! — бросился на задний двор, где звучали родные шаги.

— Что ты всполошился так? — изумленно глянул на него Рисс, отставил лопату, которой откидывал насыпавшийся прошлой ночью снег — последний в эту зиму, уже скоро солнце растопит его, вздуются ручьи и речушки, затапливая заливные луга.

Глядя на него, Трой только моргнул ошалело: отец выглядел… Нет, он и так не казался старым. В возрасте, да, но крепкий. Все понимали, что время бьет по нему с матерью больнее, чем по нэх, но кровь и им не давала сдаться слишком быстро. Только вот теперь Трой глазам своим не верил: отец будто помолодел на добрый десяток лет, если не на два!

— Что у вас тут случилось? — выдавил. — Кто был?

— Почему — был? И сейчас есть. Так, куда собрался? Коня тебе старик-отец в конюшню ставить будет?

Трой стушевался и почти бегом бросился обиходить своего жеребца. Отец смотрел ему вслед и усмехался. Вернулся Трой быстро, хотя можно было не сомневаться: конь обхожен, корм ему задан, и вообще, все в порядке.

— Так кто? — выпалил, едва вывернув из-за угла дома.

— Идем уже, идем. Нетерпеливый какой.

Рисс словно нарочно никуда не торопился, почистил лопату от снега, прибрал в сарай и двинулся к дому, заставляя Троя едва ли не гарцевать, словно распаленный жеребец, за спиной. И вперед бы рванул, да вычищенная отцом тропинка была узкой, а сугробы — высокими. Кстати, странно — с чего бы тут так насыпало? Вроде недалеко от конезавода, а там хоть и прошлась метель, но как-то вяло совсем.

Снег был чист, искрился так, что было больно глазам. Укрывал белым одеялом старый сад и матушкины цветники. Мимоходом Трою подумалось, что это хорошо, отец же всегда снег с дорожек сгребал именно туда, талая вода напитает землю, и цветы быстро пойдут в рост.

— Мать, Трой приехал, — едва войдя в дом, провозгласил Рисс, снимая теплый рабочий спаш и высокие сапоги.

Дом… в доме тоже было иначе. Пропало ощущение нежилого, застоявшегося пыльного воздуха, словно выметенное прочь свежим ветром с запахом весны, вымытое ключевой водой. Чистые, невидимые в ярком свете стекла пропускали солнце, и свежесть смешивалась с запахом согретых полов.

Трой увидел мать, вытиравшую руки полотенцем на пороге кухни, и уверился, что спит и видит счастливый сон про собственную юность. Потому что мать тоже выглядела на двадцать лет моложе. Слов, чтобы выразить охватившие его чувства, не нашел. Скинул сапоги, подошел, обнял бережно. Мать засмеялась, шлепнула его полотенцем.

— Спаш сними, в снегу весь!

— Мама, да что ж тут…

— Кая где, мать?

— В библиотеке, конечно.

«Кая» — имя было незнакомое, мягкое. Трой взглядом спросил дозволения и поспешил в библиотеку, напрочь забыв про верхнюю одежду. Замер на пороге, оглядываясь, ища сначала почему-то меж стеллажами, потом глянул на кресла у окна — и обомлел.

Солнце блестело в ее светлых, русых волосах, едва-едва взявшихся волной, рассыпавшейся по плечам. Широкоскулое лицо — он уже видел такие лица у уроженцев Аматана, с мягким абрисом полноватых губ, округлого подбородка, с широкими, миндалевидными глазами и тяжеловатыми веками. А глаза у нее были темными, он не сразу понял, какого цвета. Отчего-то показалось, что похожи на торфяные озера.

Понимание, кто перед ним, пришло разом, накрыло, как накрыло её силой, когда приехал. Удэши, это могла быть только удэши. И — Воды. Кристально-чистой, свежей воды, которой пропиталось все поместье, вот удивительно, не растеряв при этом солнечного тепла.