Когда она, задыхаясь, уткнулась лицом ему в шею, Малфой прошептал ей в волосы:

– Мы возвращаемся обратно в Англию.

И она могла задать миллион вопросов и тысячу раз возразить, но всему этому было не время. И даже ее нетерпеливость и любопытство отошли на задний план. Поэтому она просто снова его поцеловала. И снова. И снова. И спрашивала сама себя, было ли это его прощанием, и когда отстранилась, Малфой притянул ее обратно, прижал к себе крепче и поцеловал жарче, – и Гермиона оставалась с ним до тех пор, пока он так делал.

День сто пятый; 16:31

Всё было похоже на то, что она сдалась. Сдалась, правда. Было больно и противно от того, что забравшись так далеко, они просто развернулись и отправились домой. Словно последние три месяца не значили ничего или же были пустой тратой времени. И здесь, в купе под номером тридцать два, Гермиона чувствовала себя неудачницей. У нее было ощущение, будто она отрезала от себя кусок, который сейчас оставался позади.

Она не сомневалась в его веских причинах. Не то чтобы она знала их или все возможные расклады, но дело должно было быть в чем-то, связанном с его вспышкой в комнате. Очень странно. Всё произошло так внезапно, и Малфой был так уверен в принятом решении.

Они вернутся в Англию, она получит новую палочку, и они аппарируют в Рим. Просто, как сам волшебный мир, детка. Так просто. Для нее это было идеальным решением с самого начала, и единственная причина, по которой она на этом не настаивала, заключалась в человеке, сидящем напротив. Сначала Гермиона не могла уехать самостоятельно, но потом просто не хотела его оставлять. Это была их миссия. Их.

И вот теперь здесь – он, несмотря ни на что направляющийся в Англию. Вопреки своей паранойе и недоверию Министерству. Что-то должно было случиться. Просто пока он не хотел ей ничего рассказывать.

– Все изменится, когда мы вернемся, верно? – именно это беспокоило ее больше, чем причина, по которой они вообще ехали обратно.

Гермиона не думала, что увидит его еще. Он исчезнет, сбежит с какой-нибудь девицей. Они принадлежат разным социальным слоям, и возможно, она никогда больше с ним не заговорит. Может, заметит его в другом конце комнаты или обменяется неловкими взглядами где-нибудь в магазине. Вот и всё. Вот и всё, чем закончились почти четыре месяца, проведенные бок о бок друг с другом. Вот и всё, к чему привело необдуманное решение на квиддичном стадионе, психическая неуравновешенность, дисбаланс гормонов, или что там еще вынудило ее проявить симпатию к такому, как он.

Это сводило ее с ума. Словно она должна была предпринять что-то, дабы изменить ситуацию, но не имела ни малейшего представления, что именно, поэтому ей оставалось только тянуть время, двигаясь, как в замедленной съемке. Это было трудно, казалось невозможным и оставляло привкус совершенного разочарования. Она не хотела больше никогда с ним не видеться. Не хотела не бороться с ним, не спорить, не смотреть на него, не целовать или просто не спать в трех метрах от него в притихшей комнате. Но Англия – это не случайный маггловский город, где их никто не знает. Англия – это возвращение к нормальности. Нормальности, в которой Гермиона Грейнджер, конечно же, не испытывает к Драко Малфою ничего, кроме презрения и ненависти. В которой они находятся по разные стороны той жирной и темной линии, которая разделяла в их жизнях добро и зло. Но ведь теперь столько всего изменилось. Столько всего изменилось для них обоих… и как это сможет воспринять весь остальной мир? Как сможет узнать об этом? Ее друзья его ненавидят. Да она сама все еще ненавидит его время от времени. Его будущее гораздо более туманно, нежели ее. Его семья ее не примет, а они сами никогда не смогут подстроиться под жизни друг друга. И это при условии, что Малфой вообще захочет иметь с ней дело при наличии массы других вариантов.

– Ты даже не представляешь, как сильно, – пробормотал он. Вот она – малфоевская честность.

Он никогда ничего не приукрашивал. Не смягчал удары и не изображал искренность, чтобы ей было легче. Это как начать симпатизировать сволочи. Просто бах – прямо тебе по голове. Прямо по голове, а жизнь идет дальше. И тебе остается только проглотить это, потому что такова жизнь. И именно так всё и обернулось.

Она чувствовала горечь на языке, отчего в глотке немного першило. Потому что действительно, вот и всё. Гермиона убеждала саму себя, что вся та излишне мелодраматичная дрянь в ее мозгу на самом деле таковой не является. По крайней мере, до некоторой степени. Дело не в том, что она не отдавала себе отчет в грядущих изменениях. Просто в глубине души была уверена, что это не коснется их… по крайней мере, не станет плохо.

Ее безумно раздражало то, что она никогда не могла понять, о чем же он думал. И злилась еще сильнее от того, что обычно это оказывалось чем-то важным.

– Что ты собираешься делать?

А он просто смотрел на нее, пока Гермиона не забыла о вызванной таким пристальным взглядом неловкости и не встретилась с ним глазами.

День сто шестой; 12:32

Обогреватель оказался прямо у нее под ногами, и Гермионе пришлось изогнуться, чтобы батарея касалась только штанины и не жарила кожу. Малфой выглядел слегка раздраженным, что она зажала его левую ступню. Хотя его недовольство могло быть связано с огромным количеством людей в автобусе, ведь толпу Малфой не любил и в таких ситуациях всегда злился.

Сиденья располагались в ряд по два-три места, а проход забился теми, кто был вынужден ехать стоя. Разгорячённые тела и включенное на всю мощность отопление привели к тому, что замкнутое пространство автобуса превратилось в сауну. Волосы Гермионы топорщились во все стороны, а лицо приходилось постоянно вытирать от пота. Ее рука прилипла к малфоевскому предплечью, и тот уже пять минут сидел с брезгливым выражением – с самого момента, как она сообщила ему, что в такой духоте полно микробов.