Ключевая фраза в этом монологе: «тогда б не мог и мир существовать» – мир, созданный «по уму» и ставший привычным домом. А что будет, когда все станут Творцами? Нет уж – лучше без Творцов, но по «здравому смыслу», так, «как учили». За этот мир мы готовы бороться даже с помощью яда.

Центральная линия противостояния в трагедии Пушкина – между духовным и рациональным (высшим и привычным). Одно мешает другому. И в их споре то, что является по своей природе вторичным, временным, потенциально более слабым, оказывается агрессивным, циничным, готовым даже на убийство своего оппонента ради единоличного властвования. Оно в этом мире и побеждает.

Куда уходят вундеркинды? Создается впечатление, что ребенок, пройдя через кризисы детского возраста, «засыпает» под гипнозом необходимых в практической жизни, но стандартных, шаблонных личностных приобретений и в наступившем «сонном» состоянии оказывается способен использовать лишь 1% своих изначальных возможностей. И этой крохотной частицы того, чем владеет младенец, хватает для типичного сегодня почти роботоподобного существования. Вундеркинды, в отличие от своих сверстников, какое-то время сохраняют способность использовать пульсации изначальных творческих потенций, но постепенно и они в абсолютном большинстве случаев оказываются в «силках ума» и в рабстве у земной Идеи (132).

Превратив ребенка в вожделенную – для этого мира – знающую и культурную личность, взрослые чаще всего загоняют в глухое подполье его исходную творческую искру. Гениальность ребенка сменяется серой личностной обыденностью взрослого, а принятые убеждения становятся тюрьмой для исходного и сущностного в нем (Ф. Ницше). Усвоение знаний и умений – прямой результат обучения, а затухание «чудо-способностей» под гнетом пресловутых ЗУНов (знаний, умений, навыков) – косвенный. Что здесь важнее, и как совместить в процессе социализации то и другое? Ответа на эти вопросы сегодня нет.

Отроги (или пульсации) младенческого «великолепия» в определенной степени просматриваются в юности и молодости. К 20 годам подавляющая часть былых связей и возможностей уже утрачивается, но еще не наступает окончательное закостенение в приобретенных схемах поведения, мыслительных шаблонах и так называемых разумных оценках окружающего. Поэтому молодым людям легче почувствовать дуновение всего свежего, неожиданного, принять непривычное и хотя бы частично перестроиться под его требования. Не случайно у Достоевского, рисовавшего людей мечущихся, ищущих нечто подлинное в жизни, все герои молоды. Причем они «молодеют» от романа к роману. Не случайно и то, что в ходе всех социальных трансформаций на авансцену жизни, как правило, выходят представители молодого поколения, способные быстрее освоить новые веяния.

Человек, ставший взрослым, – весь из привычек, готовых знаний и однозначных убеждений, весь «в тормозах» к новому. Ему все ясно, понятно, известно, у него нет повода для сомнений – на все случаи жизни имеются готовые истины. Если все же обстоятельства заведут такого человека в тупик, поставят перед необходимостью смены привычной системы отношений, неизбежна трагедия, глубочайший кризис, как при сшибке двух противоречащих друг другу условных рефлексов у собак И. П. Павлова.

Казалось бы, у таких людей уже не может быть «детскости». Но это поспешное представление. Ребенок всегда сохраняется в психике взрослого как целостная и самостоятельная система. Об этом свидетельствуют, в частности, опыты гипнологов по растормаживанию и проявлению у взрослых людей их детских способов поведения. Известны факты актуализации взрослыми форм поведения, присущих раннему возрасту, – при серьезных нарушениях психики (например, у невротиков) или в условиях опасности, в состоянии отчаяния. Здесь же уместно вспомнить о сохраняющейся практически на всю жизнь тяге людей к разного рода играм, способным возвращать им состояние детскости.

Можно сказать о взрослом – большой ребенок, но не о младенце – маленький взрослый. Нет взрослости у малолетнего ребенка, она – искусственное наслоение над его исходной сущностью. Тогда как ребенок с той или иной мерой выраженности сохраняется в любом взрослом.

То есть детскость – это не сугубо возрастное качество (состояние). Она – постоянно сопровождающее человека условие проявления в нем того, что от Бога. В младенчестве это условие максимально раскрыто, в зрелом возрасте может быть почти невидимым. Но ее сохранность является своего рода условием неугасимости искры Божией в человеке, неизменной жизненности его исходной сущности. Следовательно, и люди, живущие в ХХI веке, сохраняют внутри себя глубоко упрятанные способности и духовные качества людей золотого века.

Современная педагогика очень быстро подавляет ростки гениальности в детях и губит малолетних вундеркиндов. Хотя было бы полезно научиться делать обратное. «Инфантильные черты нужно сохранять в зрелости – вот пути к воспитанию», – пишет польский исследователь природы гениальности и критик нынешней воспитательной системы Казимер Домбровский (114, 194). Но пока такого рода проекты больше похожи на фантастику – нынешнему прагматичному миру нужен совсем другой человек.

В литературе и повседневной жизни эпитет «детскость» включается в характеристики лучших, гениальных людей, как свидетельство их особых отношений с высшим началом жизни. Л. Толстой в своих наиболее любимых героях постоянно подчеркивает проявления детскости, используя для этого выражения типа «детский взгляд», «детская улыбка», «детская непосредственность», «детская незащищенность» и т. п. Для него гений – всегда большой ребенок.

Хорошо известен факт сохранения до конца жизни своеобразной детскости у талантливых ученых, представителей сферы художественного творчества. Показательны слова А. Ахматовой о Б. Пастернаке: «Он награжден каким-то вечным детством». Сохранившаяся в выраженной форме у особо одаренных людей детскость позволяет им избежать непроницаемой оккупации внутреннего мира общепринятыми шаблонами, сохранять раскрепощенность души и, следовательно, способность свободно, без навязанных извне стереотипов смотреть на окружающее. Как показал великий сказочник