Крыша поехала

Пришел май. Воздух насытился любимым запахом сирени. В этот день я шел не спеша из части домой, наслаждаясь весенним солнышком. Отыграли первомайский концерт. Сегодня вечером мне идти играть танцы. Ира не менялась, разве что Виталику стала уделять немного больше времени. Мальчонка рос хорошеньким, смышленым. Мои отцовские чувства к этому времени уже полностью проснулись.

Я все чаще бывал грустен, видимо, нарушилось мое равновесие духа. Папина наследственность - легкий пофигизм - выручал, заставляя не зацикливаться на грустных мыслях. Иногда это срабатывало. Чтобы отвлечься - фантазировал. Видел себя вместе с героями книг любимых писателей фантастов летающим по галактикам. Иногда дирижировал симфоническим оркестром с хором или сольфеджировал в голове разные мелодии. Все это помогало, и какое-то время камешек на сердце не так сильно давил.

А еще я вспоминал жаркий августовский день в Ходориве, куда мы приехали с Ирой и Виталиком. Дед Владек и баба Тася с большим удовольствием возились с внучонком. В местечке было большое, очень популярное у рыбаков озеро. Вуйко (дядя) Рома дал нам с Ирой лодку, и мы погребли в камыши, устлали им дно лодки, а дальше было все как в песне: "Заберемся в камыши, насладимся от души". В Ходориве я разговаривал на местном украинском наречии. Если бы не знали, что жид - сошел бы за своего.

Иру дома не застал, раньше ушла в театр. У нее сегодня персональная премьера. Ей дали роль мальчика-подростка, и она ушла готовиться. С этого дня по совместительству она стала травести. Еще у нее здорово получалось говорить голосами мультяшных героев. Мы с Виталькой хохотали и просили еще.

Время от времени Ирины родители брали внучонка к себе на неделю, а то и дольше. В этот раз они забрали ребенка на все лето. Я только пришел из части и успел переодеться в гражданское, как в двери появилась теща вся в слезах, из последних сил держащая на руках громко плачущего Виталика. Мы были в панике. Теща рассказала, что у ребенка резко заболел низ живота, и он зашелся плачем. Она стала давать ему какие-то отвары, но ничего не помогало, ребенок продолжал громко плакать, и она решила первым же поездом ехать во Львов - там больницы все-таки получше. Два часа в поезде Виталик кричал. Потом она добиралась трамваем до нас и от трамвая до дому несла его на руках. Виталик не переставал кричать. Я побежал за угол к телефону-автомату, чтобы вызвать "скорую помощь". Через десять минут мы уже ехали в больницу. Врач определил сразу: ущемление паховой грыжи. Ребенка незамедлительно повезли на операцию. Я остался с плачущей тещей в коридоре. Через полчаса приехала мама, теперь уже плакали две женщины. Через какое-то время из операционной вывезли спящего сынишку с привязанными к кровати ручками. Врач сказал, что операция прошла успешно, а ручки привязаны, чтобы он не трогал то место, где ему резали. Нам разрешили провести ночь в палате с ребенком. После спектакля прибежала Ира, и мы всю ночь провели с ребенком.

Играть танцы я не пошел. Такой большой оркестр мог вполне обойтись без баяна, да и когда мы ездили с концертами, они ведь прекрасно обходились без меня. К восьми утра приехал в оркестр. Был уверен, что майор поймет причину, по которой я не пришел на танцы, и даст мне увольнительную, чтобы пойти к сыну в больницу. Однако все вышло совсем не так, как я ожидал. Похоже, что в этот день майор Глазунов был в не очень хорошем расположении духа. Может, не выспался, или жена не дала, или черт его знает что, но после моего доклада о происшедшем он при всем оркестре довольно громко заявил:

– Рядовой Шик! Вам увольнительная дается для того, чтобы вы в первую очередь играли с оркестром, и только во вторую - чтобы могли навещать семью. Этой возможности нет ни у одного солдата полка.

– Товарищ майор, ведь не все играют танцы, - попытался я вставить слово.

– Молчать!
– пустил петуха Глазунов.

Лицо его побагровело, и он уткнулся своими бесцветными глазами мне в лицо. Оркестранты с интересом наблюдали за происходящим.

– Собирай, - перешел на ты майор, - свои личные вещи и отправляйся в роту обеспечения! Доложишь, что прибыл для прохождения дальнейшей службы! Из оркестра я тебя выгоняю! Кругом! Марш!

Я стоял оцепеневший.

– Кругом! Марш!
– сделав еще шаг в мою сторону, брызнул слюной Глазунов.

Медленно повернувшись к нему спиной, пошел в оркестровую, собрал свой вещмешок и в полной прострации побрел в роту обеспечения. Солдаты чистили оружие. Я доложил лейтенанту о прибытии в его распоряжение.

– О! Как раз мне нужен человек помыть пол в комнате со знаменем полка. Возьми ведро, тряпки и шуруй мыть пол. Понял?

– Да, - вяло ответил я.

– Не да, а так точно! Забыл там, у себя в оркестре, как правильно отвечать? Кругом! Выполнять!

С ведром и тряпками поплелся к знамени. Оно сиротливо стояло на небольшом возвышении на фоне портретов Ленина и Дзержинского. В комнате никого не было. Я присел на пол под знаменем. И тут... нахлынуло. Откуда-то из низа живота вверх, начала подниматься злоба. Кровь бросилась в лицо. Я сглотнул. Стало тяжело дышать. В голове шумело. За секунду пронеслось: свадьбы, Виталик, вышка, Драник, Алик, ночь у кровати сына и бесцветные глаза Глазунова. Я вскочил и помчался в роту. Солдаты все еще чистили автоматы. Схватив свой автомат, хранившийся в роте, с криком "Убью!" побежал в оркестр.

– Куда?! Стоять! Назад!
– очумело заорал лейтенант.

Перепрыгивая через несколько ступенек, я вмиг выбежал из здания, продолжая орать:

– Убью, сука!

Кто-то из сверхсрочников в окно увидел меня, бегущего с автоматом, и доложил по-быстрому Глазунову. Тот поспешил закрыться в кабинете. На всякий случай к нему проскользнул старшина.

Когда я забежал в оркестр, музыканты сгруппировались в уголочке. Они ведь не могли знать, что у этого сумасшедшего в башке. Бросив на них затравленный взгляд, я рванулся к двери, за которой укрылся майор, и стал колотить прикладом: