– Зайдем ко мне, - попросила девушка, смущённо смотря на собственные руки.

И я осознал ужасный намёк. Она уже была совсем бесплотна. Ещё крепче стиснув зубы, я потянул ручку входной двери. В глаза ударил яркий всепоглощающий свет нависшего над горизонтом солнца. Только вот нависло оно вовсе не за окном, а прямо на месте глухой стены. В центре комнаты, так же как и в одном из моих снов, в высокое синее небо тянулись раскидистые кроны могучих деревьев. Листва на ветвях была по-осеннему жёлто-красной. Тёплый ветерок срывал её и бросал прямо под ноги. На оставшихся стенах один за другим начали проступать бумажные и уже знакомые мне листы с творчеством подруги. Любуясь каждой работой, я опять с неистовой болью ощутил, насколько все они пронизаны бесконечным стремлением быть со мной рядом и искренней верой. Верой в то, что однажды, соприкоснувшись, миры позволят нам обрести друг друга. Мне опять стало отчаянно стыдно. В отличие от меня, Маливьена верила до последнего, даже тогда, когда сама была готова выть от одиночества, даже после того, как я так бесцеремонно о ней позабыл.

– Так, значит, ты всё-таки и есть тот самый идеал, который живёт в каждом из нас, но который мы никогда не можем найти, а, даже найдя, обязательно умудряемся потерять, - обронил я хриплым голосом.

Девушка только улыбнулась, а ветер, подхватив с земли опавшие листья, закружил их в хороводе, по спирали устремляя куда-то вверх.

Маливьена указала в направлении одного из деревьев, на ветвях которого я и разглядел голубку. Птица выглядела совершенно здоровой и полной сил. А ещё она абсолютно не испугалась появления незнакомца.

– Возьми её, Антоша, - попросила Маливьена.

И я понял, что теперь с трудом начинаю разбирать её слова. Не успел я протянуть руку, как голубка бодро взмахнула крыльями и очутилась у меня на плече. Подруга радостно улыбнулась, и мы вышли обратно, подгоняемые порывом попутного ветра, который игриво швырнул нам вслед очередную пригоршню багряной листвы.

– Теперь ты снова дома, малышка, - сказала девушка, когда я осторожно протянул к гнезду руку с восседавшей на ней птицей.

Голубка в благодарном жесте склонила голову и скользнула по руке клювом, выражая, как я понял, своё почтение.

Сколько в этой встрече было радости, мне сложно передать словами, но от увиденного на душе стало легче. Птицы закружились и заурчали что-то на своём голубином, и даже целовались клювами, попутно выплёскивая радость взмахами крыльев.

– А ещё говорят, что зверьё не умеет чувствовать, - сказала Маливьена.
– Ну, вот и всё, Антоша, - подытожила она, и по прозрачным щекам скатились искрящиеся слёзы.

– Не всё, - смотря в благодарные глаза птиц, ответил я, скрипя зубами.
– Я всё равно тебя не отпущу.

Девушка открыла рот, видимо, желая что-то добавить, но слова растворились с последними контурами её лица, и уже по исчезающим губам, я прочёл: «Люблю тебя!»

Уже несколько часов подряд я сидел так же, как и в день встречи с Костей, в абсолютной тишине полумрака своей комнаты и смотрел на мертвенно пустую глыбу льда, в которой навсегда оледенело и погасло любимое сердце. Судьба, казалось, смеялась надо мной, словно оставив его в знак вечного напоминания о собственных ошибках. Я так долго гипнотизировал ледышку, что внутри неё словно что-то вспыхнуло и тут же погасло.

– Нет, приятель, ничего подобного, - подтвердил мою грустную догадку внутренний голос.
– Тебе лишь показалось!

Зато у меня возникла новая идея и, схватив безмолвную ледышку, я помчался в ванную, решив окунуть куб в горячую воду, но и это не принесло результатов. Даже час спустя, под прямой струёй кипятка проклятый кусок льда и не думал сдаваться. Он будто превратился в стекло, и лишь обжигающий холод его граней доказывал обратное. Очередные попытки растопить, разбить, даже расколоть потерпели фиаско. Это было, действительно, бесполезно. Будто назло вспомнилось любимое высказывание, что я отниму сердце у каждой, которая мне понравится! И вот я, действительно, отнял! Так отнял! Ну, что теперь, счастлив, балабол?! Вот и нет, как раз с точностью до наоборот, - хотелось свернуть горы, только бы вернуть его обратно. Иногда мы совершенно не отдаём отчёта собственным словам, даже не представляя, какая сила заложена в них и какую злую шутку они могут сыграть с нами в ответ.

За спиной изрядно громыхнуло, и я услышал стук дождя. Правда, сейчас я был уверен, что этот сырой плут занялся вовсе не за окном. «Надо же, - поймал я себя на мысли, - ты поди, Антон Андреевич, и звуки различать никак научился, да вот толку-то теперь... Ведь пройденный этап жизни - не лучшее время для запоздалых открытий». Выйдя в пустой коридор, я увидел, что дверь соседней квартиры слегка приоткрыта. Смело шагнув за порог и сию же секунду промокнув до нитки, я убедился в собственных догадках. Из бездонного омута неба, которое теперь было чёрно-алым, хлестало, как из ведра. Озираясь по сторонам, я не сразу понял, что стою по колено в воде. Честно сказать, я был рад этому дождю, и он сейчас был очень кстати, казалось, небо в своём плаче выплёскивало и мои страдания, поэтому я не стал торопиться обратно. Упав на колени и раскинув руки, я пронзительно и протяжно закричал, перекрикивая шум стихии:

– Я знаю, что ты здесь, родная! Пришло время умыться твоими слезами!!!

Едва мой крик оборвался, комнату озарил яркий всполох молнии, обжигая пустые стены дочерна. Нестерпимо запахло гарью, и вместе с дождём сверху посыпало раскалёнными угольками пепла, который, оседая, прилипал к лицу тяжёлыми чёрными комьями. Это был пепел трудов моей подруги, которые после нашего ухода так и остались висеть на стенах, перед тем как их сначала промочила, а потом сожгла стихия. Вода под ногами стала тёмной и мутной, стены дымились, а местами их даже лизало пламя. Вход в ванную (и по совместительству, негласный портал в мир Маливьены) теперь и вовсе зиял обугленной аркой, через которую виднелись голые кроны деревьев, которые ветер, хвастаясь удалью, то и дело порывался вырвать с корнем. Каждым своим могучим порывом он срывал с почерневших стен недогоревшие листы и швырял высоко в небо, где их сжигали дотла всполохи молний. В груди невыносимо пылало. Пылало, как никогда раньше. На плечи вдруг навалилась знакомая нестерпимая усталость, и ей совсем не хотелось сопротивляться. Единственное, чего хотелось, - это поскорее закрыть глаза и забыться. Вспомнились былые отношения, и я, как никто другой, сейчас, понимал Маливьену и её слёзы. Ведь кому, как не мне, было хорошо известно, какой царит ураган в душе любого потерявшего свою любовь человека. И лучшим средством всегда было - сразу всё выплеснуть, а потом просто переждать, чем накапливать годами нестерпимую боль. Но сейчас это были слёзы не только одного человека, это были наши общие слёзы.