Они двинулись дальше; поднялись на пригорок, под которым вчера утром располагалась деревня; зашагали подошвой кряжа. Всадник по-прежнему плелся неторопливо, изредка оборачиваясь, поглядывая направо, на стеклянную гладь воды.

Прошло несколько часов; давно перевалило за полдень. Они продолжали неспешный ход по тропе, которая вчера утром была дорогой с автобусом два раза в сутки. Наконец тропа привела их туда где вчера находился поворот большой междугородной трассы. Трасса, двигаясь с севера, сворачивала здесь на запад, в ущелье, перпендикулярное долине с озером. Вместо трассы теперь была тоже тропа – только более хоженая, чем эта. Они свернули налево и двинулись по новой дороге.

Еще через пару часов, когда солнце повисло над долиной прямо по курсу, собираясь закатиться за горизонт, крутые отроги по сторонам сошли на нет, и тропа вылилась из долины в холмистую плоскость. Крупный рельеф закончился. Впереди в глубокое синее небо поднимались струйки дыма – жилье. Ветер донес терпкий дымок; еще через полчаса они, наконец, вышли к селению.

Селение было, мягко говоря, странным. Как будто в одном месте встретились два противоположных мира. В центре на плоском холме возвышалось необыкновенное здание, пропорции которого поражали гармоничностью, отделка и украшение – совершенством. Ниже, по склонам холма, громоздилось скопление хижин – одна жутче другой. Убогие, безобразные, мерзкие, хижины, казалось, были готовы рассыпаться от одного удара ногой.

Тропа проходила между хибарами. Во мраке дверных проломов (никаких окон, как у того перевозчика, не имелось), сквозь которые выходит черно-сизый дым, можно было разглядеть любопытно-настороженные лица. Взрослые, старые, дети; мужчины и старики – заросшие чудовищными бородами; женщины и дети – закопченные до черноты. Все со спутанными, никогда, похоже, не чесанными волосами; на всех – жуткие рубища, как на том перевозчике.

Марк загляделся по сторонам, затем поднял голову. Они остановились перед центральным зданием. Оно было сложено из сиренево-золотистого камня, игравшего глубоким червонным оттенком в скользящих лучах закатного солнца. Казалось, что здание было выточено из целого блока, после чего на стены мастера нанесли узор, имитирующий замысловатую кладку – квадраты и прямоугольники разной величины, подогнанные под формы фасада. И казалось, что среди этих квадратов и прямоугольников не имелось ни одной пары с одинаковой конфигурацией.

Толщина и глубина швов кладки была неестественно однородной. Тон заполнявшего швы материала был светлее поверхности камня, отчего здесь и сейчас – в окружении холмов предгорья, под хрустальным вечерним небом – казалось, что здание не стоит, влитое в каменный купол, а парит в прохладном медвяном воздухе.

По периметру каждого квадрата-прямоугольника проходил золотой узор – тонкий растительный орнамент, похожий на тот что был на одежде и амуниции всадника. По мере того как наступали сумерки, все больше казалось, что узор как бы светится изнутри, подобно надписи на гурте монеты.

Здание было очень простым, никаких «архитектурных излишеств». Прямоугольные окна и двери; прямоугольная арка во внутренний двор; плоская крыша, обведенная фризом с отделкой все того же узора. Но от всей этой простоты – от гармонии пропорций, соразмерности объемов, согласованности форм с отделкой – дух захватывало.

Марк заглазелся на здание; всадник невежливо пнул его своим необыкновенным сапогом и указал рукой на входную арку. Когда они приблизились, стало видно – с определенного расстояния под определенным углом – как над аркой зажигается герб-схема, в кольце золотого огня. Такая же суперголограмма, что была на монете, только в сотни раз больше. Пламенный круг бросал теплые блики на камень отмостки, выложенной вдоль стен. Отмостка – полоса шириной метров пять – обрывала мир нереального совершенства. Шаг в сторону, ниже по склону холма, – крошеный камень, топтаная трава, жуткие хижины, жуткие рожи в дверных пещерах.

Солнце скрылось за ломаной линией горизонта; надвинулись сумерки. Марк оглядел угрюмую темень трущоб, вернул взгляд на волшебное мерцание сиренево-золотистых стен. Куб здания словно собрал со всей прохладной синевы вечернего неба всю розовую теплоту уходящего солнца. Контраст, мягко говоря, странный.

Они поднялись и ступили на полированную отмостку. Вошли в арку, прошли во двор – ворот не было, – свернули налево, прошли десяток шагов, остановились. Всадник спешился, распространив хрустальные звуки цепочек и карабинов. Словно ниоткуда возник человек в чем-то темном, молча взял коня под уздцы и увел. В стене слева открылась дверь; незнакомец обернулся, кивнул, вошел. Марк, напоследок вдохнув медвяно-холодного вечернего горного воздуха, вошел за ним.

Они оказались в невысоком зале, в дальней стене которого полыхал очаг. (Над зданием не было дыма, и вообще у здания не было труб.) Больше света в помещении не было, деталей интерьера не разглядеть. Все тот же тонкий узор, все так же светящийся в полумраке, чертил объемы конструкций – потолочные балки, столбы, коробки дверей и окон, портал очага, у огня каменные собаки с поленьями.

Напротив двери во двор находилась другая – очевидно, наружу, в сторону хижин; за очагом по углам – еще по одной. Зал заполняли столы со скамьями, а сам зал, очевидно, был трапезной. Незнакомец прошел в темный угол за очагом, снял ножны и прислонил к стене, занял скамью и вытянул ноги под стол. От огня распространялось терпковатое благоухание.

Марк провел пальцами по столешнице (полированное дерево, но отделка и материал запредельные), сбросил с плеча сумку и огляделся еще раз. Несколько человек; сидят ужинают; на столах бликами очага играет изысканная посуда – полированный темный металл. Насколько видно при таком освещении, одеты все превосходно. Покрой неизвестный и не совсем понятный, но строгий и, похоже, унифицированный. Аккуратные одинаковые прически.

В свете огня возник человек, одетый и ухоженный как эти застольники. Всадник адресовал ему короткую фразу – нейтральным тоном, без какого-либо превосходства, высокомерия. Человек молча кивнул и удалился во мрак – скрылся в двери за очагом.