Они прошли к этому дому; дверь открылась обычным образом; новый знакомец провел Марка в квадратный покой, окна которого выходили на север, открывая очередной сверхграндиозный вид. Посередине находился квадратный стол, окруженный стульями, очень похожими на те на которых они ночевали с Гессехом на тех «станциях»; по стенам стояли скамейки, очень похожие на те на которых они с Гессехом там же обедали; по углам четыре, очевидно, шкафа – высокие, под потолок, деревянные короба с узкими вертикальными дверцами.

– Вполне все по-человечески, – сказал Марк, осмотревшись.

– Ленгейстет, – Нейгетт обвел пространство комнаты свободной рукой, распространив свою козлиную вонь, совершенно дикую здесь, во всем этом таком антураже. – Эйневеммдерт-тхоо, – и вышел.

– Ленгейстет, – задумался Марк. – Ленг... Если точно помню... Что-то такое говорила Эйнгхенне – когда ее там грохнул, этот придурок, и она потом отдыхала... Если так – то да, отдохнуть тоже не помешает. А то нога что-то так разболелась, кстати, – он наклонился, потер голень. – Ладно... Бывало и хуже. А вот это «тхоо», надеюсь, из оперы про еду. Очень надеюсь. А то я, может быть, не ел уже несколько суток. И про это не знаю.

Он подошел к окну, стал оглядывать бесконечную перспективу горной страны.

– Нихрена себе, – сказал он наконец. – В общем, я попал совсем не по-детски. А этот Нейгетт, как мне почему-то начинает казаться, здесь неслабая шишка. Какой-то он такой, особенно антуражный. И в этом плане интересно почему так воняет. И почему у того типа, там, на том озере, точно такой же посох. Не только ведь потому, что от обоих смердит? Какая-то секта отшельников? Короче, я понимаю только одно – меня украли, или перехватили. И дальше будет еще веселей.

Наконец произошло то на что Марк, все-таки, очень надеялся и рассчитывал. Нейгетт вернулся с подносом в руках, на котором под серебристо-серой салфеткой, в числе многого прочего также хорошо знакомой, оказалась еда. Хозяин поставил поднос на стол, сказал:

– Нгаасетт даасейнгет.

И вышел, забрав с собой весь неприятный запах (причем помещение, странным образом, опять же, этой вони не сохраняло). Марк в очередной раз поразился несоответствию «внутреннего» облика нового знакомца с внешним. Взгляд, движения, жесты, голос были настолько властны, как-то «фундаментальны», – что тем более не вязались с его ультраотшельнической хламидой и прочими, как бы сказать, атрибутами.

Скорее всего какой-то странный (кастово-отшельнический?) обет, либо требование; вряд ли у них уже такие проблемы с водой, что некоторым уже не помыться. Тот «перевозчик» (похоже, это слово в отношении того типа у озера нужно заключать в кавычки) жил-то (пребывал? дежурил?) рядом с водой, и все равно – похоже, ни разу не окунулся. Можно, конечно, допустить, что озеро – какое-нибудь заповедное, в какое, например, нельзя погружать части тела. Лодку – запросто, а вот брать, например, воду, неважно для каких целей, нельзя. Почему бы и нет?

А та кислотная река? Может быть, озеро тоже кислотное? Может быть, у них тут вообще вся вода кислотная? А для питья набирают где-нибудь в двух-трех местах? (А у «низших» тогда откуда? Им что, тогда выдают? Вряд ли.) Или вообще – синтезируют? Ведь такое им, похоже, раз плюнуть. И, как видно, если так – то дешевле чем очищать кислотную. В общем, все интереснее и интереснее.

Особенно если учесть, что Гессех, серые, Гиттах не пахли вообще ничем, а Эйнгхенне благоухала каким-то тончайшим цветочным запахам (в частности, волосы). Серые ладно – какие-то, похоже, полуандроиды. А у Гессеха, Гиттаха и им подобным, очевидно, «некоторые привилегии». Тогда, опять же, весьма интересно – каким образом такой, похоже, нехилый тут тип как Нейгетт так благовоняет? Какая-то, все-таки, подкаста отшельников, не иначе. Забрался сюда, под небо, и охраняет, например, границу? Вон там сколько шаров было. Сомнительно, в таком случае, что у него могут быть проблемы с водой – нет, наверно, все-таки, какой-то обет. Хотя зачем? Если только требование, опять же... Может быть, правда, все-таки, проблемы с водой? Ладно, хватит забивать голову чем не понимаешь и, есть шанс, не поймешь никогда. Все это детский сад какой-то, все эти домыслы; здесь все, похоже, настолько тоньше, что с нашим пониманием не подступишься... Что он тут принес вкусного?

Под салфеткой оказался такой же плод, который им с Гессехом подали тогда, в городе, и который они доедали у перекрестка. Это могло послужить дополнительным аргументом в пользу нехилости Нейгетта. Может быть, такая еда ему сюда, например, вообще телепортируется. Откуда-нибудь из очень далека. Марк смаковал плод долго как только мог, но все на свете кончается. Нейгетт как будто подглядывал – появился едва плод был съеден, забрал поднос, сказал:

– Лессейнгет.

И снова вышел.

– Это я уже знаю, – сообщил Марк вслед. – Ну, раз приказываешь... – он снова подошел к окну, стал разглядывать блистающую бездонную перспективу. – Грандиозно, но долго я бы здесь не продержался. Слишком головокружительно. Блин, – он оглянулся, – я бы сейчас прилег. Но тут только стулья.

Он долго стоял у окна, затем – голова на самом деле начинала кружиться – вернулся к столу, присел, и его разморило – положил голову на руки и задремал. Очнулся от прикасания; поднял голову – Нейгетт, источая зловоние, стоял рядом.

– Айнахх.

Комнату наполнял сиреневый полумрак – окна сияли темной синевой вечернего неба, подцвеченной холодно-багровым закатом. Марк поднялся, потащился за своим новым другом. Тот провел его в небольшую почти каморку, с высоким узким окном на север, в которой на полу лежало сложенное в пять-шесть слоев такое же серебристо-серое одеяло. Больше в каморке ничего не было – ничего от слова «вообще».