– Ммейхетт-ттеэ кайреммдейтай, – произнес он, посмотрев в небо и оглядев цепи холмов по горизонту.

Затем улегся прямо на землю, повернулся на бок и замер. Ничего не оставалось делать как улечься рядом. Проснувшись, Марк сначала не мог сообразить где находится. Он несколько раз огляделся – прежде чем события двух предыдущих дней вспыли в памяти. Гессех стоял рядом и осматривал западный горизонт. Повсюду, насколько хватало глаз, блистал в восходящем солнце снежный покров. При этом высота здесь была не такой чтобы в августе, пусть даже ночью, в холодном воздухе с гор, могло выпасть такое количество снега.

И сразу стало понятно зачем Гессех втыкал свой жезл-монопод в землю. Они находились в центре круга, диаметром метров десять, в котором по-прежнему царило лето. За пределами круга все покрывал снег – слоем толщиной в полметра.

Гессех выдернул жезл, навел на дорогу и произнес короткую фразу. Многогранник замерцал багровым; в снегу образовалась протаявшая тропа, по которой можно было вернуться. Гессех снял многогранник – жезл укоротился, и был спрятан под плащ. Затем взял коня под уздцы и зашагал по парящей тропе.

Они выбрались на дорогу. Полотно оставалось сухим и чистым – сиренево-золотистая лента, летящая в белую бесконечность. Они пошли – очередные часы однообразия, теперь еще более однообразного. Только синее небо, в нем бело-золотое солнце, под ним слепящая плоскость снега, в яркости которой рельеф растворялся, – и ничего больше.

Однако, по мере того как день разгорался, снежный покров таял. Марк сначала озяб и надел куртку, но солнце карабкалось вверх, и через пару часов куртка вернулась в сумку. Можно было идти наслаждаясь погодой, спокойствием, и необычным в конце лета пейзажем.

Наконец снег растаял. Впереди вырастала гряда серо-зеленых холмов – дорога вонзалась в зубчатую кайму сверкающей спицей. Начался подъем, который дорога преодолевала по-своему – ступеньками через промежутки по восемнадцать шагов. Все эти два дня, пока они шли, поверхность дороги строго соблюдала горизонталь. Все немногие подъемы и спуски, которыми строители решили как-то посчитаться с рельефом, были оформлены единственным образом – ступенька-площадка, ступенька-площадка, ступенька-площадка. Причем площадки, в пределах одного участка, имели одинаковую длину. Удобно подниматься, например, верхом; но как быть повозке? Ведь никаких наклонов и пандусов – только ступеньки. Не может быть чтобы здесь, например, отсутствовало колесо. Ведь есть же монета, есть огненное кольцо вокруг герба? Хотя это ничего не значит – в плане колес в частности и способов передвижения вообще.

В полдень путники оказались на перевале. Затяжной подъем – долгая цепь ступенек-площадок – довел до расселины, рассекавшей гряду. Выборка идеальной работы; сделано не идеально ровно и гладко, но идеально красиво и гармонично.

Расселина кончилась; они оказались на большой квадратной площадке, венчавшей противоположный склон. Перед ними расстилалась плоскость, состоявшая из сплюснутых гладких возвышенностей и между ними неглубоких долин. Внизу, у подножия склона, плоскость отсекал от холмов огромный каньон; он начинался в необозримой дали на севере, справа, – и уходил в необозримую даль на юге, слева.

Дорога, закончив своими площадками долгий спуск, пробегала по плоскости метров двести, после чего перелетала каньон. Гессех обернулся к Марку, который глазел в каньон, усмехнулся, отошел вправо, натянув цепь, указал в бездну. Марк подошел. Под лентой дороги открылась гигантская арка моста; пролетом не меньше ста метров, в масштабе рельефа она казалась такой тонкой и хрупкой, что могла сломаться порывом ветра.

– Ведхетт лейссдеххантде, лайттеммде, – сказал Гессех.

Затем дорога входила в долину между плоскими куполами, пересекала очередным мостом – теперь небольшим, на многих низких опорах, – какую-то непонятную яму, и подходила к городу. (Другого названия для группы зданий, соединенных дорогами и огороженных единой стеной, в голову не приходило.) Поселение располагалось на южном склоне возвышенности. Марк вгляделся – штук пятьдесят зданий, соблюдающих тот же ажурно-прямоугольный стиль; расставлены по склону, следуя некой гармонии. Наверху, почти на самой вершине, – самое большое здание; самое большое, и единственное с башней.

Марк прищурился – с башни рассыпаются хрустально-цветные искры; очевидно, известный уже огненный круг-голограмма. Левее вниз – то же самое; горящая точка над аркой ворот в городской стене. Ворота весьма примечательные – ни дверей, ни решеток, только прямоугольник, сквозь который дорога вливается в город.

Город был словно собран в неком отдельном пространстве, подчиняясь некой отдельной гармонии, с учетом одного свойства рельефа – кривизны склона. И затем посажен на этот склон – без нарушения соразмерностей, оформленных в этом отдельном пространстве. Где-то что-то срезано и подчищено, где-то что-то – подсыпано и подставлено, но в целом рельеф был нетронут. Сетка улиц – строго прямоугольная (впрочем, имелось несколько срезов под углом сорок пять градусов); город состоял из горизонтальных уровней, которые соединялись привычными уже лестницами из долгих площадок.

Вдоль улиц по сторонам – полоски газонов; за теми – либо здание со двором, либо вообще ничего – никак и ничем не тронутый склон холма. Расстояние между домами-соседями – от тридцати, как можно было отсюда прикинуть, до ста метров.

По склону стекает поток, петляет своим естественным образом под улицами, между домами и даже собственно под домами – некоторые, целиком или частью, стоят на сваях. При этом – ни одного дерева; в городе все то же что и вокруг, и было целый день по дороге – поросший травой сухой каменистый склон и кустарник. Ничего подобного Марку видеть не приходилось.