– И пожалели, - закончила я за него, внимательно рассматривая узор столешницы.

Меня просто пожалели. Бедную девочку-сиротку. Отчего-то стало очень противно и обидно, хоть обратно в детдом беги. Хотелось отмыться от прилипшего ко мне чувства жалости и презрения. Что ж он раньше меня не приютил? Или тогда еще не так жалко было?

«Может, он не только сирот подбирает, но и бездомных зверушек?» - думала я с какой-то злой обидой, что поднималась у меня в душе.

Меня никто никогда не жалел, исключая, конечно, детские годы, когда я набивала себе шишки и ссадины на коленках, но и тогда жалели нечасто и по минимуму. Не потому, что мои родители такие черствые люди. Просто мама всегда говорила: «Жалость – это последнее чувство, которое можно испытывать к человеку. Значит, он скатился в самую глубокую пропасть и ничего больше не заслуживает, ни уважения, ни любви, лишь жалость».

«Поздравляю, Камилла, теперь ты тоже на самом дне, и единственное, что люди могут тебе предложить - это пожалеть тебя», – вынесла я себе вердикт.

– Нет, - услышала я голос Андрея Владимировича сквозь свою обиду.
– Жалости в моем решении было не много. Скорей, я был удивлен твоей стойкостью и смелостью.

Я подняла на него удивленный взгляд, не уверенная в том, что не ослышалась.

– В мире сирот, детдомов, ты либо ломаешься, смирившись с системой, с остальными детьми, которые намного сильнее и старше. Которые любыми способами утверждают свою власть над тобой.

Я тут же вспомнила мои стычки с Лариской и нервно поежилась. Он продолжал говорить:

– Но есть другие дети, те, что идут против системы, несмотря ни на что. Они сбегают, они ломают привычные порядки и устои. Там, когда я увидел тебя на дороге, я понял, что ты из таких. Ты не сдашься, пока не уйдешь оттуда, и, возможно, в следующий раз тебе не настолько бы повезло. Твое же бегство из клиники меня окончательно в этом убедило. Тогда я и принял решение об опекунстве, так сказать, вернул долг, - пожал он плечами, грустно улыбаясь.

Так значит, его тоже когда-то усыновили и теперь он, в свою очередь, взял под опеку меня. Я снова облизала губы, не решаясь задать еще вопросы: «Кто его усыновил?» «Что случилось с его родителями?»

«А не считаешь, что это тебя малость не касается?!» - фыркнул голос разума на мое любопытство.
– «Много будешь знать-скоро состаришься.»

– Ну, что, такой ответ тебя устроит? – спросил Андрей Владимирович, поднимаясь из-за стола.

Я лишь кивнула.

– У меня дела, и мне нужно уехать, но я ненадолго.

– Хорошо. Мне тоже есть чем заняться, - кивнула я.
– Приберусь, наверное, и ужин приготовлю.

Он улыбнулся и кивнул:

– Только не слишком усердствуй.

Андрей Владимирович вышел из кухни. Я поставила чашку в мойку.

– Камилла, - он заглянул в кухню.

От неожиданности я подпрыгнула. И кто научил его так тихо подкрадываться? А может, это из-за шума воды.

– Прости, что напугал, - извинился преподаватель.
– У меня просьба.

– Да, какая? – Я повернулась к нему лицом.

– Дверь в конце коридора, рядом с ванной. Не заходи туда.

«А что там такое?» - тут же оживилось мое любопытство. – «Оружие?! Наркотики?! А может, он трупы своих жертв туда прячет?! – состроив кровожадную рожицу, нашептывало оно.

– Там просто мой кабинет, - объяснил учитель, видимо, заметив мое замешательство. – Я просто не люблю, когда туда заходят, и прибираюсь там сам.

Мое любопытство тут же, грустно вздохнув, улеглось на боковую.

– Хорошо, - кивнула я. «Мне же легче».

– Ну, все. Пока, – попрощался мужчина.

– До свидания.

Дел действительно было много. Прибравшись в своей новой комнате и немного в квартире, - конечно, кроме кабинета, - я приготовила ужин, макароны по-флотски – ну, что сказать: взял в поварихи школьницу - терпи. Хотя, думаю, Андрей Владимирович не так уж и привередлив в еде, раз до этого питался полусырой картошкой и жженой яичницей. Разобрав свои вещи по полкам и настроив ноутбук на ближайшую точку доступа, зашла во «всемирную паутину». Рука сама потянулась обновить почту. Тридцать писем – один спам.