Границу Бейли пересекает, обойдя по широкой дуге крепость Нику. Ненадежной, едва держащейся в воздухе фанередостаточно схватить небольшую пулеметную очередь. Да и потом готский офицер долго осторожничает, лишь изредка, сверившись с картой, выныривая из облаков.

Офицер, ослабляет завязанный шарф, добираясь до ларингофонов.

– Земля, – зажимая тангенту пилот нисколько не заботится о секретности. Слухи о отсталости симерийцев не врут, их армия действительно ничего не знает о радиочастотах, — Земля, я птичка. Прием.

Некоторое время спустя Бейли, повторив запрос, начинает чувствовать беспокойство. В наушниках лишь фоновый шум. Неужели самолет углубляется настолько глубоко?

– Птичка, я Земля, – к радостно подпрыгнувшему сердцу оживает передатчик. – На приеме.

— Земля, — разведчик разворачивает карту, делая пометки, – в указанном квадрате крупных скоплений живой силы и техники не обнаружено.

– Вас понял, берите обратный курс.

Гот расплывается в улыбке – дело сделано. Чувство эйфории охватывает им и пилот, нисколько не страшась, спускается еще ниже. На земле гудит направляющийся в Ольхово паровоз. Составы битком забиты людьми, располагающимися прямо на крыше вагонов. Лихача, Бейли уходит в пике, закручивая вираж в опасной близости от паровоза. Обернувшись, улыбающийся офицер видит множество машущих ему рукой людей и взмывающие ввысь шапки.

"Это будет легкая победа"

Первый день лета не приносит ни желанного тепла, ни даже намека на присутствие духа. Последние дни мая лишь добавляют горя и без того унывающему батальону. Затянувшееся небо не утихает ровно два дня, поливая, как из ведра и лишь на короткие часы сменяясь мелким дождем. Маршевая колона кавалерии промокает до нитки, бредя по размокшей дороге облезлыми курицами, страшно к тому же ругающимися. Безнадежно испорченно обмундирование, никакие шинели не спасают, а палатки так вообще обрывает и сносит ветром. Настоящим адом оборачивается транспортировка орудий. Колеса телег вязнут в плохих дорогах, двое лошадей серьезно калечат при этом ноги.

Мокрые и голодные, уставшие, все в грязи толщиной в палец, драгуны добредают до казарм, что бы вновь мерзнуть в полуразрушенных зданиях.

– Солдат ко всему привычен, солдат все стерпит, — раздается голос, полный горькой иронии.

На крыльцо штаба выходит гудящая паровозом толпа офицеров. Корнеты и поручики, застегивая на ходу планшеты, торопятся к выходу из негостеприимного здания. У всех одна и та же мысль — скорее раствориться среди казарм и желательно потеряться до обеда. Решать бредовые повседневные задачи нет сил, ни у кого ни на что нет желания. Привыкший к войне, убитый страшной вестью о падении дома Брянцевых, батальон застывает во времени. Муха, бесцельно таращащая глаза из янтарного плена.

– - Очередное бесполезное совещание, – сетует один из ротмистров, седеющий мужчина с закрученными вниз усами, на южносемирийский манер. – Вот ничэго не зрозумив.

Группа ротмистров отходит чуть в сторону, остановившись у двери. Офицеры шуршат кисетами и передают друг другу кресало и огниво. Скоро все трое исчезают в табачном тумане.

– А тут смысл не в том, что бы что-то понимать, – покрякивает, смеясь второй, вертя в зубах трубку. Офицер носит очень длинную, достигающую груди, густую бороду. Эффект дополняет давно не соответствующая уставу кепка с кисточкой. Константин Розумовский служит очень давно, помня покойного батюшку Бориса – Александра Третьего. Офицеру, символу прошлой эпохи и своего рода талисману, чудачество прощают.

– Смотреть больно, – в сердцах говорит самый молодой, над губой не мужские усы, юношеский пушок. Но увенчанные короной золотые погоны кавалерист носит по праву и люди за ним горой. – Вот чем сейчас люди заняты? Мне кто-то объяснит?

С возвращением в казармы, для кавалерии начинаются восхождения по ступеням мытарств. Одно хуже другой. Если в бесчисленных нарядах по уборке территории еще есть смысл, занятия по вольтижировке выводят из себя самых спокойных.

– Вот какой толк в этом в бою?! – .... раздраженно бросает на землю недокуренный окурок, разлетевшийся серпантином тлеющего табака.

Несчастные драгуны пытаются освоить конный шаг, мучая и себя и животных. Более привыкшие к лихим наскокам лошади брыкаются и в отличии от поникших людей активно демонстрируют норов.

– Мы же не в цирке, да и не почетная стража дворцовая, – подхватывает южанин, – Оружие все в оружейках заперто, люди скоро забудут как шашку в руках держать и стрелять разучатся.

– А его благородию похоже все равно, – вспоминает Швецова Розумовский в очередной раз, как и каждый служака первого драгунского. – Сдал батальон этой гиене Вишневскому и хоть бы слово поперек сказал. Не офицер, а амеба какая-то.

Бородач даже сплевывает, не заметив, чуть не угодив в сапог поднимающемуся с кипой документов подполковнику. Нахмурившись, ротные командиры выжидательно смотрят на Алексея. Скажи хоть сейчас что-то. Наори.

Постояв пару секунд, отведя взгляд, штабс-офицер тенью проходит мимо, что б раствориться в темени коридора.

– Я же говорю, амеба и сеть, – летит презрительный смешок вдогонку.

Подполковник плывет как в тумане, захлопывает двери пустого кабинета, но долгожданная тишина не наступает. Пьяный монах отбивает монотонные удары большого колокола, все сильнее и сильнее. Швецов садится на стул, ноги сами подкашиваются, будто срубленные серпом. Офицер хватается за голову, не зная как заглушить убивающий изнутри шум и не в силах более переносить свалившийся груз.