Смотрю на испачканный рукав, и мне неудобно.

Пытаюсь обнять её вздрагивающие плечи. Она дёргается так, будто её обожгли раскалённым железом. Вскакивает, и мне на голову сыплется град ударов.

Небольных, ладошками.

— Ты! Бездушный робот! Ты ничего… ты ничего… не понимаешь! Не знаешь!

Воя и всхлипывая, она скрывается в темноте. А через полчаса возвращается с какой-то бутылкой.

— … и вот тогда, после этого залпа вероятностных пушек…

— Пушек, гений? Разрядников Гюйгенса!

— Мэйби, заткнись!… Вот тогда… тогда я увидел ЭТО…

— Что увидел? Абсолютное зло? — поставив бутылку, она корчит рожицу: — У-ууу-у!

— Нет, не зло. Другое… Тьму, Тень, Изнанку реальности, То-что-было-вначале, То-что-приходит-когда-должно-уйти-старое, — я старательно выделяю слова интонацией, чтобы она поняла. — Пустоту, Потенциальность, Возможность…

Но Мэйби только смеётся:

— Ха! Рассуждаешь, как спец по изнанкам миров! Откуда ты всё это знаешь?

— Просто чувствую… — выдавливаю я еле слышно.

— Чувствую… Бее… Мее… А я чувствую запах тухлятины! Твои истории только у костра девчонкам рассказывать, чтобы зефирки у них отбирать! — она морщит лоб. — Хотя, мы же и так у костра! Кирилльчик, родненький, а зефирки-то нет! — девчонка паясничает, но я не смотрю на её выкрутасы.

— Понимаешь, в то утро, когда я впервые увидел Фиеста, его глаза… Я вновь встретился с Ней. И в трамвае…

— Что, «в трамвае»?

— Там был Фиест, — как же мне не хочется говорить: «твой отец». — И в его глазах полыхала чёрная ненависть.

Вижу, как она бледнеет, как с лица сползает издевательская ухмылка.

На самом деле, я не знаю, что говорить… Как рассказать Мэйби — которую, как я внезапно и остро осознаю, успел полюбить, о смутных догадках. Она его дочь, их глаза так похожи! Что, если и в ней живёт Тьма?

— Я думала, ты тоже ненавидишь людей.

— Ненавидел. Раньше, до Дзеты. До того, как увидел Тьму. Она выгрызла меня изнутри, осталась лишь пустота. Взглянул на свою одежду, на прилипшую плоть. Когда уже не понять, где друг, а где враг — они одинаковые, эти кусочки. И ненависть испарилась. Увидел топливо. Понял: конец. И всё сразу стало таким далёким — люди, все их проблемы… Ненависть, она для живых. Какой в ней смысл, когда ты за чертой?

— Мы все за чертой, в каждом тикает мина. А ненависти полно.

— Дураки… Считают себя вечными.

— Я — нет, но это не мешает мне ненавидеть. Скорее, наоборот, — она подбрасывает палку в костёр, и он разгорается с новой силой.

— Какой смысл в этой ненависти? Что ты изменишь? — я смотрю ей прямо в лицо. Внимательно, изучающе. И Мэйби отводит глаза. — Знаешь, мне что-то подсказывает, что ты ненавидишь не всех. Лишь одного человека. Хотя, сомневаюсь, что в нём осталось хоть что-нибудь человеческое.

— А в тебе, Кир? Думаешь, не задело? Сам говоришь: «выгрызла изнутри, осталась лишь пустота».

— Получается, ты мне веришь?

Она пытается сделать огромный глоток. Тёмно-красная жидкость стекает по подбородку и капает на белое худи.

— Верю, конечно! Думаешь, я никогда не смотрела в глаза отца? — она глотает ещё.

— Как же… Как ты с ним живёшь?

— Кир, ты тупой? Думаешь, Тьма только там? Она всюду! Я часто встречаю Её, такой у меня круг общения, — Мэйби невесело усмехается. — Тьму сложно увидеть лишь в первый раз. Потом — нет, когда знаешь, куда смотреть… — она снова глотает. — Из-за войны, Её становится больше. Это естественно. Уничтожение отжившего — сама Её суть. Мы Её пригласили или Она сама пришла через нас, не столь важно. Лишь бы не случилось непоправимого. Лишь бы не оказалось, что отжившее — это все мы. Лишь бы мир не вывернулся, изнанка не стала бы лицевой стороной… — Она поворачивает ко мне лицо. Глаза неестественно блестят в неровном свете костра. — А в себе, Кир? Внутри… Если не видишь в себе пустоту — значит, просто не смотришь! — её язык начинает заплетаться. — Во мне… Дыра… Я сама — одна большая, чёрная дыра, которую надо всё время кормить. Надо пытаться заполнить…

Она говорит, говорит — не умолкая. Рассказывает по-настоящему странные вещи. Их суть я уже не способен понять. До сознания доходят лишь некоторые слова: «отец», «сын», «Гадес», «геноморф».

Бутылка выпадает из её рук, и девушка засыпает.

Беру неизменный белый рюкзак, блокирую кнопку плеера, и укладываюсь на спину, засунув под голову импровизированную подушку…

Тут хорошо, только сухо во рту. Но пить кровавую дрянь из её бутылки я не готов.

Мэйби еле слышно сопит у меня на груди. В небо сыплются искры костра и становятся искрами звёзд. Ветер смешивает запах степи с ароматом волос.

Где одно, где другое? Где реальность, где сон?

Не разобрать…

Я просыпаюсь от воспоминаний о том, как входит в тело нож — легко, почти без сопротивления, и долго ворочаюсь в мокрой постели. Тьма постепенно уходит.

На будильник — снятый с планетарного бомбардировщика хронометр, падают бело-голубые лучи.

Значит, день. Значит, проспал.

Плевать. Если как следует не спал десять лет, и вдруг получил такую возможность, глупо ей не воспользоваться.