— Ну даёшь! Где же ты видел разнополых котят? Потому ведь и Облако, что не девочка и не мальчик! Вырастет — определится. Конечно, если захочет, если понадобится.

Ну да. Теперь, когда Эйприл всё объяснила, Кир понял, какую сморозил глупость… С другой стороны, он никак не мог вспомнить, кем становятся котята, когда вырастают. А спрашивать было глупо… Оставалось надеяться, что не жуткими монстрами.

Эйприл гладила Облако. Пахло озоном. По шёрстке бегали молнии и пушились кисточки на маленьких ушках. Бусинки на усах издавали мелодичный звон, перекрывающий треск разрядов.

Самый обычный, такой привычный котёнок… Кир не мог понять, почему он ничего о котятах толком не знает.

Незнание пугало.

Девушка нагибается, и алые рога исчезают внутри моего живота.

Дёргаюсь и застываю, вперив взгляд в залитую багрянцем футболку.

Она, поправив полосочку шортиков, распрямляет спину. Заметив меня, заливается хохотом.

— Как, малявка, не больно? Живой?

И смотрит прямо в глаза.

Радужка, будто перезрелая подгнившая вишня. Затейливые вензеля на лице. Рога, спроецированные затерявшимся в копне смоляных волос голообручем, в ответ на смену эмоций пульсируют фуксией.

Мэйби красивее, хоть и младше. Своей, другой красотой. Не столь притягательной, не столь чувственной. Не пожирающей, не животной…

— Свалила! — Мэйби даже не пытается скрыть презрение. — А ты, что застыл? Влюбился? — она хватает за руку, и волочёт меня, раскрасневшегося, сквозь корчащихся в танце людей.

Тут она известна, как «Эм».

— Привет «Эм»!

— Как псевдожизнь «Эм»? Нашла своего создателя? Я, своего — ещё нет! Подсобишь?

— А, «Эм». Что, тварь, не скопила на душу? НП, лови кэш!

Отвесные стены ущелья изъедены ранами ниш. В рубиновом свете извиваются чёрные силуэты. Дым костров окрашен пёстрыми лучами прожекторов, костяными ожерельями свисают белёсые гирлянды из сучьев. Флуоресцирующие оленьи морды соседствуют с изображениями тризубов и многоруких женщин.

Фракталы. Исполинские растения, грибы. Глаза, когти, шипы. Фиолетовый, ядовито-зелёный, оранжевый…

Мэйби приветствует каждого. Слегка касается рук и одежды — там, где карманы. Лица появляются, исчезают. Кружится голова, и невыносимо хочется пить.

А ведь они, рогатые татуированные создания, откровенно её боятся! Ненавидят… Но, в то же время, ищут и ждут. Даже не так — вожделеют! Тут она, будто творец, дирижёр невидимого оркестра.

Вой, кваканье, свист. Воздух, густой от ладана, сандала и мирры, режут звуки замысловатых мелодий.

— Потанцуем? — Мэйби будто не замечает моего отчаянного состояния.

— Нет, ты что…

Она злится:

— Ты же со мной танцевал! Там, под платанами!

— Тут всё по-другому. Всё ненастоящее.

Я на грани нервного срыва…

Наконец, Мэйби выбирается из толпы и тащит меня по покрытому жиденьким лесом склону. Вверх, на плато.

Сполохи костра превращают её лицо в угловатую мешанину теней.

Тишина, лишь пение душистого ветра. Искры взлетают вверх, в темноту, и прилипают к чёрному небосводу.

— Что они делают? Они все…

— Ищут потерянную душу.

— А ты?

Она хмыкает.

— Помогаю понять, что искать нечего. Ничего и не пропадало… — её голос столь тих, что теряется в треске костра. До ушей долетают только обрывки фраз: — Ты лишь вещь в мире вещей. Станешь не нужен — выбросят, будто старую мебель… — треск, треск, треск… — В мире всё устроено так, чтобы приносить максимум страданий. — треск… треск…

Сижу, ошарашенный…

Мэйби — старая мебель? И кто её выбросит, если вдруг она станет ненужной? Неужто, отец?

Откуда в девчонке всё это? Не знаю, есть ли душа у меня, и что это ноет от безысходности — там, внутри…

А я? Кто я для Мэйби? Пока что полезный, крепкий дубовый стул?

А Мэйби? Кто она для меня?

Хочу спросить без обиняков, в открытую. Внутренне собираюсь, готовлюсь. Но вдруг замечаю, что капля рисует дорожку на её запылённой щеке. И, не открываю рта.

— Думаешь, я в восторге? От жизни своей, от всего… Я не могу… Не могу… — дорожки превращаются в полноводные реки. Мэйби размазывает сопли по худи. Прячет голову в коленки, накрыв её сверху руками, будто так можно сбежать от мира.