— Она?

Утвердительному кивку внучки Мари явно обрадовалась, и спела уже знакомую песню — мол, если уж сама Внучка… И тут же потребовала и серёжку куда следует прицепить, и кольцо надеть, на мизинец левой руки.

На возражения внучки, что оно и на средний велико, только усмехнулась и начала руководить процедурой. Кольцо было снято со шнурка о положено на Василисину ладонь. После этого бабушка, не говоря дурного слова, неожиданно воткнула в мизинец девушки острую иголку, прижала окровавленный палец к кольцу и скомандовала:

— Скажи — принимаю.

От неожиданности и боли Василиса ойкнула и возмутилась, поэтому ритуальная фраза несколько отличалась от канонической:

— Ой, блин, какого чёрта, предупреждать надо. А «принимаю» — это обязательно?

Однако кольцо, судя по всему, эта новация вполне удовлетворило, потому что оно легко наделось на мизинец и расплылось по коже то ли блеклой татуировкой, то ли голограммой.

Бабушка неверяще потрогала колечко, ничего не нащупала, и задумчиво прокомментировала:

— А вот такого я ещё не видела. Да и никто не видел. Нужно будет твой текст законспектировать, и при следующей передаче кольца попробовать повторить. Хотя в следующую сотню лет вряд ли Хранители меняться будет, да и бред такой только у тебя сработать мог. Ну, моя кровь.

Всё ещё плохо соображающая Василиса вспомнила:

— Кстати, про кровь. Про наше родство мы ведь так и не договорили.

Бабушка затребовала свежего чая, заставила Василису съесть смесь каких-то мелко порезанных фруктов, и вернулась к старой теме:

— А люди вообще о своих корнях не помнят! Вот знала бы историю своего рода — и не было бы у тебя теперешних проблем.

Василиса не согласилась:

— Какие же это проблемы? Это — приключение!

— Вот-вот, и я — о том же. Из всех поколений нашего семейства такое отношение к жизни только у меня, у тебя, и у тётки твоей двоюродной, внучки моей, как это правильно сказать — у пра-тётки? Да у батюшки моего, от которого мы все дар унаследовали.

— А батюшка у нас кто?

— А батюшка у меня — муромский купец, на Всемирную выставку приехал, там у него в Париже с матушкой роман и случился. От которого мы с моей сестрицей-близняшкой и родились. Через три года купец тот решил ещё раз в Париже развеяться, матушку отыскал, и сестрицу мою, Аглаю, с собой и забрал. А я с мамой осталась.

Василиса задумчиво сказала:

— Вроде была какая-то Аглая, у мамы даже фотография осталась: там прабабушка в косынке, кожанке и с винтовкой.

Бабушка сухо прокомментировала:

— Ну, если дара нет, то только и остаётся с винтовкой бегать. Хорошо хоть, родить успела пред тем, как сгинуть.

Напряжённо размышляющая Василиса вдруг вздрогнула и потрясённо спросила:

— Получается, что мама и Ким — сёстры? Вот почему она мне такой знакомой показалась!

— Ну, настолько дальние, что это и родством может считаться с трудом. А так — у мужчин часто все жёны похожи друг на друга, любят они шило на мыло менять. Ты только не вздумай отцу рассказывать, а то расстроится, от-то думает, что кардинально жизнь поменял.

Переварив новость и запив её двумя чашками чая, Василиса попросила:

— А расскажи, как ты сюда попала. Ну, и в сказку.

Бабушка легкомысленно хихикнула:

— А как мы все в разные авантюры попадаем? Влюбилась. Вышла замуж. Муж был наподобие твоего Макса, так что это тоже — фамильное. Помотались по миру, осели здесь, во французской колониальной администрации. Потом война — без него, конечно же, её не проиграли бы так успешно. Вот под Дьен Бьен Фу он и погиб. А я здесь прижилась, один сын на вьетнамке женился, дочка туда же… А младший в Россию уехал учиться, под местным именем, и жену там нашёл.

— А в сказку как?

— По наследству. У мамы способности были, гадала она хорошо. А отец, как я сейчас понимаю, у себя на севере в местные сказки ходил как к соседям, торговлю вёл, на этом и поднялся так, чтобы по Парижам ездить. Хочешь, я его фотографию покажу?

Василиса была уверена, что бабушка достанет плюшевый альбом, и ошибалась — был вытащен планшет и предъявлены слегка пожелтевшие оцифрованные фотографии: два похожие друг на друга бородатые мужика во фривольных городских костюмах на фоне солидной рубленой избы, они же — в деревенском и с удочками. Бабушка ткнула пальцем в правого:

— Прошу любить и жаловать — батюшка мой, Михаил Григорьевич Урманов.

— Урманов?

— А что не так с фамилией?

— Так Гриша — тоже Урманов, и из тех же краёв.

— Твой Гриша? Который тебя из воды вытаскивал?

— Да, и по моему сну он же прогуливался. И сколько говорить, никакой он не мой, у них с Ингой скоро свадьба.

Бабушка порылась в каких-то записях, и удовлетворённо кивнула:

— Так оно и есть, он от отцова младшего брата род ведёт. Поэтому и в сны твои заходить может. Наверное, правильно, что не твой — хороший парень, но семья, хоть и из наших, но совсем простая, к тому же — затворники, от дел совсем отошли, закрылись там у себя на севере, и ни с кем не общаются. Ну, хоть сына в город отправили, и то достижение.