Да, определенно, сегодня она была не на его стороне.

Но лучше бы уж скалилась, потому что сейчас, когда она спряталась, Сэлгек окончательно понял: за спиной кто-то есть. Кто-то идет следом.

Шуршат мягкие шаги на грани слышимости.

Он заставил себя оторвать взгляд от темной кроны, в которой уже ничего не рассмотреть, шагнуть на тропу, двинулся вперед, стараясь тоже шагать тихо, хотя это невозможно, когда ноги словно не твои, и каждый шаг тяжелый и шумный. Оглянуться через плечо так и не смог. Что было очень глупо, ведь если сзади кто-то есть, его нужно видеть. Хотя бы силуэт, хотя бы смазанное движение — хотя бы знать, как далеко он от тебя, чтоб не позволить подкрасться и вонзить в спину кинжал, когти или зубы.

Руки дрожали, ладони взмокли.

Отвратительное чувство, когда не слушаются ни тело, ни мысли.

И вот уже тянут костлявые пальцы-ветви придорожные кусты, хватая за плечи, целясь в шею, взмахивает над головой перепончатыми крыльями бесшумная ночная тварь, едва не нырнув в волосы, а совсем рядом слышится отвратительный хриплый смех, и не разобрать, чей: человека, птицы, зверя. Ещё одной головы в ветвях.

Он выдохнул и всё-таки развернулся.

Тень метнулась прочь с дороги в последний момент. Он не успел рассмотреть.

Подумал: может, показалось? Сейчас не разберешь: что из того, что видится и слышится, есть на самом деле, а что — мерещится со страху. Но сказать себе, что мерещится всё — нельзя. Вдруг не поверишь ужасу, а он — настоящий?

“Трус, — с отчаянной злостью на себя подумал Сэлгек, — трус, трус!”

И продолжил путь, схватившись теперь за эту злость. Ведь дрался с великанами, спускался в Серые пещеры, побеждал у Эоры. Почему лишь сейчас открыл свою сущность? Почему не раньше? Не до того, как стал Хранителем?

Наверное, так масштабно, как в его случае, Наместник не ошибался никогда в жизни.

Но его вины в том нет. Сэлгек не только его — он и себя обманул. Возомнил героем. С гордостью принял пост.

“Это всё Атэй, — мысленно бормотал он. — Говорливый гад! Сказочник!”

И только на этой злости, на себя, Атэя, Наместника и вообще всех вокруг — дошел.

Увидел пещеру и замер, вжавшись спиной в ближайшее к поляне дерево. Взгляд на этот раз не поднял: черт с ним, с тем, что там может быть в ветвях. Вот упадёт на голову — тогда Сэлгек и будет разбираться.

Подумал, что, кажется, очень долго задерживал дыхание. Тихо и глубоко вдохнул, медленно выдохнул. Если на голову так ничего и не свалится, и само дерево не окажется монстром и не придушит ветвями — значит, на несколько мгновений спина прикрыта. Можно дышать.

Дважды они доходили до этого места. И дважды принимали здесь бой. Который, если честно, на бой был слабо похож. Их убивали. Кого не убили — тот убегал. Всё.

Лес, и без того жуткий, у пещеры и вовсе менялся, искривлялся. Оживали тени, ползли к ногам, тянули ветви деревья, что-то скрипело, стонало, тихо бормотало за спиной. И когда напряженные до предела бойцы делали шаг к пещере, оттуда появлялось то, что там живет.

И каждый раз Сэлгеку казалось, что не бежали лишь те, кого попросту парализовало страхом.

Сам он боролся с собой до последнего, прежде чем отдать команду: “Отступаем!”. Слишком долго боролся — отступить успевали не все.

Существо было в два человеческих роста, покрытое розовой слизью, из которой во все стороны топорщились перья, зубы в несколько рядов торчали из пасти, каждый — острый, длинный, изогнутый, а когда раскрывало пасть, в ней на миг мелькал раздвоенный язык.

Оно бросалось на его людей нечеловечески длинным прыжком, кричало дико и страшно, плевалось ядом, от которого умирали мгновенно.

И само было, как лес здесь, невозможно искривленное, отвратительное настолько, что хотелось одного — бежать и забыть.

Сэлгек сделал еще один шаг и попытался приободрить себя мыслью, что уже прошел дальше, чем раньше. Хороший знак.

А потом из пещеры послышалось то самое шипение. Пока еще тихое, далекое, будто существо еще не подошло к выходу, но уже вот-вот...

Сэлгек замер, собрался с силами и снова шагнул вперед, сжав покрепче рукоять меча.

Шипение стало громче. Ещё громче. Достигло пика.

И существо прыгнуло навстречу. Оно никогда не выходило из пещеры — вылетало, приземляясь на все четыре лапы. Огромное и отвратительно невозможное невозможное. Шипение перешло в дикий визг, существо разинуло зубастую пасть — и раздвоенный язык вылетел из пасти, метнулся к нему.

Сэлгек сам не понял, как ударил по этой пакости мечом. От отвращения, от осознания того факта, что оно еще и кидается частями тела, его едва не скрутило окончательно. Теперь он держался уже не на злости, теперь он держался вообще непонятно на чём.