Сар подошел к ней и склонился.

— Если любят, не важно, ответно или нет, — сердцу не прикажешь!

— Отойди! — взвилась Ана и, вскочив с кровати, бросилась к окну.

Только теперь он понял, почему изменился ее запах, но был не в силах поверить, что все именно так.

— Уходи, — устало напомнила она снова. — От тебя ужасно разит. Ты обещал.

— Это меняет дело!

— Это уже ничего не меняет. Ты мне не нужен! Убирайся.

— Я не хочу, чтобы мой ребенок был бастардом!

— Он не твой! — закричала Ана. — Он только мой! И ты нам не нужен! Защищай Аолу, тетку, бабку, кого хочешь, но ко мне не подходи, или я избавлюсь от ребенка! Не хочу с тобой иметь ничего общего!

Анка знала, что выкрикивала гадости, знала, что никогда этого не сделает, но сейчас она ненавидела Асаара за то, что разбередил рану, что вдруг стала нужна ему из-за ребенка, а не потому что значила для него что-то.

Сар стоял, зато желваки ходили и выдавали волнение. Выйдя из себя, Юлиана схватила попавшееся под руку зеркало с ручкой и швырнула в него. Он на лету поймал вещь, бросил на сундук, стоявший у двери, и безмолвно покинул комнату.

Анка долго мечтала излить обиду. Желание сбылось, но на душе было так тошно, что хоть вой.

И Сар чувствовал себя раздавленным. Но будь у него шанс пережить ту ночь вновь, не представлял, что бы мог изменить.

«Дать умереть Аоле? Нет! Свернул бы Франу шею, рассказал, что тянет к ней, но печать… Что бы изменилось? Ничего! Да разве она сама не понимает?!»

Ее слова звучали в ушах и изводили. Он раскрылся перед ней, показал суть, слабые места, а она ужалила больнее, чем кто-либо.

«Ревнует к семье? Не привыкла ни с кем делиться, нести ответственность? Разве обида может стоять выше, чем жизнь и благополучие ребенка? Вместо того чтобы думать о нем, ссоримся! Не понимает, что печать может перейти на него?»

Мрачная Аола тоже огорчала. Склонившись над рисунком, пыталась скрыть настроение, но он догадался:

«Наверняка разузнала у матери, что произошло, и теперь винит себя».

— Не вздумай снять «слезу»! — наперед предупредил ее. — Мне хватает хлопот с Аной. Так хотя бы ты не начинай.

Она насупилась, глотая слезы.

— Не плачь. Если бы сейчас предстояло сделать выбор, я бы поступил так же, но не уехал бы, не поговорив с ней. И шею Франу свернул бы, как и его недоумкам.

— Я всех делаю… — зарыдала она, — несчастными…Тебя, матушку… Даже Сольфена!

Асаар шумно выдохнул.

— Не ты, а тот, кто на меня устроил охоту и заставляет делать выбор! — Асаару изменила выдержка, и Аола впервые увидела его упавшего духом. — Если бы не ты, что-нибудь случилось с тетушкой. А соблазнись я на Ану, покажи, что нуждаюсь в ней — ее заберут. Она со мной, пока отталкиваю ее! — он опустил пальцы в волосы, закрыл глаза и откинул голову к стене.

— И что делать? — Аола выронила кисточку, испачкав бумагу и руку.

— Не знаю! Но больше изображать равнодушие не могу, — Сар стиснул зубы. — Остается играть по их правилам. Хотят записки и стихи, хорошо…

— Госпожа, она уперлась и не желает его ни слышать, ни видеть! — сетовала трепещущая Талаза. — Я уже и так, и эдак, а Ана спиной повернется и молчит. Кладу записки на видно место, но до сих пор не притронулась ни к одной. Если он расхаживает внизу, в него швыряет.

— Не довольна содержанием? — усмехнулась собеседница.

— Вот, — протянула ведьма несколько бумаг.

— Прочтешь записку равнодушно.

Отбросишь, а потом…

Быть может, затоскуешь,

На сердце станет грустно.

Мы одиноко делим чувства:

Горечь и скорбную печаль… — задумчиво прочитала Госпожа, как обычно представшая в виде темно-серого тумана. — Рифма грубая, но занятно. Кто бы мог подумать: умное животное, преданное выбранной хозяйке, еще и рифмоплет.

«Какое же животное?!» — едва не вырвалось у «цветочницы», но заказчица уловила ее смятение.

— Чем-то недовольна?!

От ледяного оклика Талаза вздрогнула и поторопилась оправдаться:

— Нет-нет, Госпожа!

— Я плачу тебе больше, чем именитым наемникам, не разочаровывай меня, — собеседница не повышала голоса, но ведьма дрожала как в ознобе. — И придумай что-нибудь.

— А слеза?

— Не цель, но если удастся заполучить — замечательно.

Талаза прогнулась в низком поклоне и, когда фигура из плотной взвеси развеялась, выдохнула с облегчением:

— Фух!