— О, прошу простить, — учтиво приложил руку к груди старик. — Эбнезер Банджи, управитель завода часовых механизмов. А вы — мастер Ольц, не так ли?

— Гельдикус Ольц, к вашим услугам. Управитель? — в глазах Ольца мелькнул слабый интерес. — Мне отчего-то казалось, что совсем недавно заводом руководили отнюдь не вы.

— Мастер Геруд оставил должность… по состоянию здоровья. Не возражаете? — Банджи придвинул стул и сел у постели больного. — Как вы себя чувствуете?

— Неплохо, если сравнивать с последними днями, — Ольц невесело улыбнулся. — Доктор говорит, что меня отпустят домой, как только отладят заново механизм, — он положил руку на грудь напротив сердца. Но улыбка его быстро померкла. — Хотя, честно сказать, домой теперь не больно-то хочется…

— Ох, прошу вас, не расстраивайтесь! — Банджи уже успел узнать эту дикую историю, про то, как несколько дней назад мастерскую Ольца разгромили неведомые негодяи. После чего бедняга и слёг с сердечным приступом.

— Да ладно, что уж там. Пончики будете? — больной кивнул на тумбочку, уставленную коробками. — Хозяйка кондитерской таскает. Никак не могу ей объяснить, что мне нельзя.

— Спасибо, может, позже. Я, собственно, по делу. Не сочтите за дерзость, мастер, но я недавно ознакомился с вашим резюме.

— Вот как?

— Да. Честно говоря, я впечатлён. Выпускник Клокштадского университета, золотой диплом часовщика… Я был даже удивлён, что при своих знаниях и умениях вы не нашли лучшую работу.

— А, пробовал, искал, — Ольц махнул рукой, и уронил её на одеяло. — Оказалось, как всегда — без протекции никуда не годишься. А я кое с кем не сошёлся характерами, и подпортил себе жизнь. Вот и взялся за игрушечное дело, а теперь и этого… — голос его дрогнул.

— Ну, не нужно, — Банджи успокаивающе похлопал его по руке. — Если честно, я здесь именно поэтому. Скажите, вы бы хотели вернуться к работе?

Мастер взглянул недоверчиво, насупив брови.

— Что вы имеете в виду? Конечно, у меня есть сбережения, но, боюсь, их едва хватит на восстановление мастерской. А уж восстановить утраченное…

— У вас будет мастерская. И куда больше и лучше, чем вы можете себе представить. Игрушки, правда, тоже будут размером побольше — но никто не запретит вам заниматься любимым хобби. Думаю, на своё жалованье вы сможете себе это позволить.

— Жалованье?

— Вот именно. Мне доверили завод. Не стану скрывать, в довольно запущенном состоянии. Мне предстоит сделать очень многое; НАМ предстоит. И мне нужны не бездарные ставленники по знакомству, а люди с умелыми руками, светлыми головами и лучшими идеями. — Банджи склонился к постели больного.

— Мастер Ольц, — сказал он, — я предлагаю вам работу на заводе.

***

*Анкервилл, трущобы

Мальчик стоял на пороге старого дома. Вечернее небо было затянуто тучами — собирался дождь, и улица погрузилась в сумерки. Ни одно окно не светилось: казалось, трущобы вымерли. Или затаились в страхе.

Паренёк осторожно утёр разбитый нос. Губа его была в крови, под глазом наливался синяк — "полиц" двинул локтём, скотина… Дверь дома за спиной мальчика была сорвана, повисла на одной петле. Её украшал жёлтый треугольник, намалёванный мелом — знак эпидемии.

Вчера после побудки такие треугольники появились на дверях многих домов в трущобах. Вчера впервые прозвучало страшное слово — эпидемия в предместьях! Их район закрыли. На стенах домов запестрели свежие листовки-предостережения, которые некому было читать — все забились по домам, испуганно ожидая, что будет дальше. Бежать бесполезно, повсюду оцепления полиции, пристрелят на бегу…

А сегодня за ними пришли. Но не врачи, а полицы. Взбежали по лестницам, грохоча сапогами — и затрещали двери квартир… Папку и маму забрали. Сначала повалили на пол и жестоко били: мальчик кинулся защищать — тогда и получил от полица… Потом выволокли на улицу, забросили в "консерву" и увезли.

Значит, правда всё то, что рассказывали об эпидемиях и облавах. Те люди, которые рассказывали — за связь с ними родителей и загребли. И за ним тоже придут…

Мальчик сморгнул слёзы, и зло поморщился. Всё кончено. Он теперь один, и ничто его не держит — значит, надо уходить.

Свернув в переулок, он остановился у стены. Огляделся, подобрал из бродяжьего кострища под стеной уголёк, и провёл по стене чёрную черту.

— «Вы сильны и жестоки», — прошептал он. — «Вы отняли у нас право на жизнь, и право на смерть…». — Первые капли дождя сорвались с небес, одна побежала по его щеке — а, может, то была слеза.

— «Вы напоили землю кровью невинных, и воздвигли престолы из их костей», — шептал мальчик. Страшные, запретные слова наполняли душу мрачным восторгом. — «Но знайте: на крови взойдут побеги гнева. И созреют плоды мести — на погибель вам!».

Он утёр пальцами кровь под носом, и несколько раз прижал палец к стене. Отступив на шаг, окинул взглядом результат, потом развернулся, и бросился бежать. А на стене остался рисунок — чёрная ломаная линия, украшенная несколькими кровавыми отпечатками пальца.