Пока я спускалась по лестнице и шла за ворота, все продумала. Решила дойти до кромки леса, обойдя поляну, где шло гулянье, сорвать какой-нибудь более-менее подходящий под описание цветок и вернуться обратно. Главное, не встретить никого, а то потом стыда не оберешься! Все шло по плану вплоть до того момента, когда я решилась-таки снять мешающий идти плащ, так как полы этого великого для меня одеяния волочились то следом, то впереди почти на аршин.

Стоило мне сложить его под треснутый — скорее всего, от молнии — ясень, как позади меня раздался голос моего сопровождающего.

— А ну-ка стой! — все-таки в своих речах он был не очень оригинален. Я обернулась. Незаметно подкравшийся змееныш, действительно, стоял неподалеку и мерил меня злым взглядом. А у меня в голове мысли заскакали галопом, почти как те кони, на которых только что состязались удалые молодцы.

Первая «Что он здесь делает?» очень быстро сменилась на «Стыд-то, какой!», за которой тут же последовало «Бежим!».

И я побежала. Изначальное решение бежать сразу в лес я отвергла, так как по прямой дороге он вполне мог догнать меня, и свернула к праздничной поляне, где надеялась затеряться в толпе людей. Единственное, что я не учла, так это костры, через которые приходилось прыгать, чтобы уйти от погони. Но злыдень не отставал. Я уже допускала, что ему передались от мохнатых предков острые охотничьи инстинкты, благодаря которым он, казалось, всегда мог отыскать мой след. И друг за дружкой мы под одобрительные крики собравшихся повеселиться людей — я была уверена, что они потом еще долго будут вспоминать двух идиотов — прыгали через костры, огибали помосты, пробегали через арки, пока, казалось бы, такая большая поляна не подошла к концу, и я не оказалась на окраине леса.

За спиной отчетливо сопел злыдень, и я рванула дальше.

— Стой, глупая, там опасно! — вздумал обзываться он, намекая, видимо, на диких зверей, а то и на нечисть. Однако мне, что злыдень, что леший были все одно зло, пока я не споткнулась и первый оказался ко мне ближе, чем я хотела бы.

— Ты …. ты….. — он и слова вымолвить не мог, однако прижимал меня к дереву, не давая выскользнуть.

— Не твое дело, что я здесь делаю! — гордо выкрикнула ему я и хотела уже добавить, чтобы он лучше шел обратно и с пышногрудой Франией обжимался, как раздался странно дребезжащий звук, от которого по коже забегали мурашки, и я была уже совсем не против того, чтобы злыдень меня обнимал.

А потом появились они — кикиморы! Носатые, волосатые, они то хихикая, то причмокивая, обошли нас по кругу, о чем-то переговариваясь на своем непонятном мне наречии.

«Они на самом деле существуют!» — эта мысль пульсировала в моей голове все время, пока эти крошечные создания вершили вокруг нас, прижавшихся к дереву, свой странный танец, откровенно смеясь и показывая на нас заросшими мхом пальцами.

«Что они хотят?!» — вторая мысль, меня посетившая, отдавала скорее опасением, чем удивлением. Внезапно одна из них, самая глумливая, вскинула длань и на нас со злыднем посыпалось что-то похожее на светящийся порошок, вот только на ощупь он никак не ощущался. Я вопросительно посмотрела на парня. Может быть, он что-то понял? Но, встретившись с его взглядом, в нем и утонула.

«Колдовство!»

Только колдовством можно было объяснить то, что едва змееныш накрыл мои губы поцелуем, я словно превратилась в другого человека. Казалось, другая я сама потянулась к нему, страстно отвечая на его ласки. Голову словно затопил густой туман, сквозь который лишь время от времени прорывались проблески сознания, и тогда вдруг оказывалось, что мы каким-то образом уже нагие, обернувшись друг об друга тугим клубком, катаемся по траве, исступленно целуя и кусая друг друга куда ни попадя, царапаясь и сдавливая до синяков.

Где-то на задворках сознания я понимала, если не что с нами происходит, то куда все это ведет. О том, что мужчина и женщина могут делать друг с другом, я узнала еще лет в десять, когда парочка сорвиголов, с которыми я некоторое время водила дружбу во время оурийской кампании, пригласила понаблюдать в дырочку, проделанную ими в шатре одного из отцовских лейтенантов. Нас, разумеется, поймали, а отцу все рассказали. Что удивительно, наказывать меня тот не стал, но и тех мальчишек я в лагере больше не встречала.

Тем не менее, происходящее с нами оказалось гораздо фантастичнее, чем я могла представить, основываясь на детских наблюдениях и полученных в пансионе сведениях. Сильной боли, как обещала нам директриса, решившая лично за месяц до выпуска просветить девиц о том, что с ними случиться, когда они выйдут замуж, казалось, не было. Вообще, все было не так, как предсказывали. Директриса точно ничего не говорила о волнах неизведанного ранее наслаждения, которые накатывали на меня все чаще и чаще, пока не сливались в одно огромное течение, в конце концов, уносящее меня к самому настоящему блаженству. Ничего она не говорила о том, что я буду стонать, кричать, извиваться и изгибаться, бесстыдно подставляя себя мужчине.

Мне казалось, что мы совокуплялись словно дикие изголодавшиеся звери, рыча и крича на весь лес, а достигнув максимума наслаждения снова кидались друг на друга, чтобы подмять под себя и …. снова ввергнуть в пучину, из которой мы только что вынырнули.

Резко очнувшись, словно ото сна — впрочем, мы, действительно, заснули — первое, что я увидела перед собой, был восхитительный и невиданный цветок. Небольшая глубокая чашечка, в которой я насчитала семь ярко алых, словно свежие капли крови, лепестков, сидела на одиноком безлистном стебле, выбившемся из примятой к земле травы. Не отрывая глаз от восхитительного зрелища, я вытянула руку и осторожно, боясь, что это мираж и внезапно исчезнет, дотронулась до гладкой поверхности лепестка, почувствовав исходящее от него удивительное тепло и легкую пульсацию, словно он был по-настоящему живой.