«Что за?!»

Тем временем, заноза, оглянувшись, спрятала плащ под ясень и побежала прочь, в сторону яркой от огней поляны.

— Стой! Куда это ты?! — я все-таки не удержался и окликнул развратницу. Та вздрогнула, оглянулась, заметила меня — я, уже не скрываясь, шел в ее сторону — и припустила, сверкая голыми пятками. Мне, разумеется, ничего не оставалось, как побежать за ней, крича о том, чтобы она остановилась и объяснила свой странный наряд. Но заноза не останавливалась и даже не оглядывалась более.

Забежав на поляну, она едва не притормозила перед преградившим ей дорогу большим костром — я-то понадеялся, что вот-вот ее схвачу — но мелкая, проявив свою заячью прыть, через него перепрыгнула и побежала дальше. Мне под улюлюканье толпы пришлось прыгать за ней. Заноза оглянулась и, сжав губы — видимо, раздосадовав на то, что я не сварился в огне заживо — припустила дальше, снова прыгая, уже через другой костер. Так, где прыгая, а где и огибая кострища, мы и бежали — кричать ей в том шуме, что творился вокруг, было бессмысленно, и я надеялся объясниться с ней, когда поймаю — до самого леса.

Я наивно полагал, что здесь, на границе, она остановится, но глупая козявка побежала дальше. Неужели, не знала, что в эту ночь, когда по всеобщему убеждению пробуждается все охочая до человека нечисть, в лес соваться нельзя?!

— Стой, глупая! — бежал я следом, надеясь, что успею поймать ее быстрее, чем мы удалимся от поляны. Но ошибался. Скорее всего, в ее роду, действительно, были зайцы. Какие-нибудь зайцы-оборотни, которые, наверняка, водятся во владениях ее бабки вместе с другими такими же странными и непредсказуемыми созданиями. Иначе, откуда было это все?! Белым пятном она мелькала передо мной, петляя между деревьями и ловко перепрыгивая через поваленные ветви и деревья. Ни огней, ни людского смеха, оставшихся на поляне, было уже не видно и не слышно, лишь тишина замершего в предвкушении леса.

— Стой, там опасно! — крикнул я занозе в который раз. Та обернулась на бегу и, конечно же, запнулась. Рванув вперед, я достиг ее в два прыжка, но мелкая уже вставала и, не успев убежать, прислонилась спиной к ближайшему дереву. Я навис над ней, опираясь руками об ствол, не давая, таким образом, скрыться, и, рвано дыша, смотрел в широко открытые глаза также пытающейся восстановить дыхание девчонки.

— Ты… ты…. — дыхание еще сбивалось, и голос не слушался. — Зачем…..

— Не …. твое …. дело, — едва выговаривая слова, ответила она.

— Я …. — я собирался и возмутиться, и воззвать к ее разуму, как внезапно в окружающей нас тишине раздался странный мелодичный звук, будто звенел колокольчик.

Мы оба настороженно замерли, то оглядываясь, то смотря в недоумении друг на друга.

Странный звук повторился, и тогда я понял, что это никакой не колокольчик, а смех. Вскоре темноту прорезал свет, казалось, от нескольких светлячков, вот только светлячки эти двигались в нашу сторону не сами по себе, а в руках нескольких похожих на женщин созданий. Невысокие, ростом с шести-семилетнего ребенка, но при этом с вполне женственными формами, длинными острыми носами и такими же, слишком длинными для людей ушами.

«Лешицы?!» — пораженно я уставился на лесных дев, которые шли, не приминая травы, и будто танцевали. Неспешно приблизившись и все также продолжая над чем-то подхихикивать, они окружили нас и затеяли что-то вроде хоровода. Я почти вжал своим телом притихшую занозу в дерево — лешицы хоть и мелкие, но при желании могли запросто утащить к себе в чащобу человека — и настороженно наблюдал за действиями лесных дев. Агрессии они не проявляли, но наше положение их явно веселило. Я уже, было, подумывал подхватить мелкую на руки — главное, чтобы не сопротивлялась — и отступить обратно к поляне, пока вслед за лешицами сюда не сунулся сам хозяин леса. Мне-то они ничего сделать не смогли бы, но за занозу пришлось бы побороться. Однако выполнить задуманное я не успел. Одна из дев, что-то издевательски весело пробормотав на своем наречии, вдруг вскинула руку и осыпала нас с козявкой какой-то пыльцой. По-крайней мере мне тогда так показалось, правда, впоследствии никаких следов на одежде я не нашел.

Что случилось с лесными девами дальше, я уже не видел, так как весь мой мир внезапно сосредоточился на занозе и смотрел я только на нее. Блеск в ее глазах зажигал во мне звезды, а полуоткрытые от удивления губы манили нестерпимо и притягательнее всего на свете.

Рина

Файна рвала и метала. В самом прямом смысле этого слова. Она рвала на кусочки свои носовые платки и метала ошметки в не смевших уворачиваться фрейлин. В меня, впрочем, тоже. Я, как и все, сидела перед ней, понурив голову, принимая ее истерику как данность. Словно мы, фрейлины, действительно, были виноваты в том, что планы принцессы катились коту под хвост. Я виноватой себя не чувствовала, но сидела тише всех, чтобы все вокруг были убеждены, что я на самом деле сижу на мягком стуле, а не на ежовых иголках, как я сама ощущала с тех самых пор, как передала добытое у знахарки зелье принцессе.

Так я сидела весь ужин того дня, наблюдая за верхним столом, не подливает ли принцесса своему сопровождающему зелье, и завтрак следующего, когда того парня внезапно за тем столом не оказалось. Мое сердце едва не ушло в пятки и я, опасаясь, что обещание знахарки не сработало, каждое мгновение длящейся, казалось, бесконечно трапезы ожидала, что на меня вот-вот посыпятся обвинения в запрещенном колдовстве.

Зелье, действительно, вело себя очень странно. Тогда в купальне, стоило мне вздохнуть с облегчением, вытащив, наконец, занозу, настырный змееныш, до этого нагло вломившийся в помывочную, также быстро из нее выскочил, а я, сгорая от нетерпения, подождала-таки несколько минут, опасаясь, что тот вернется, и тут же выбралась из бадьи, чтобы проверить склянку. Странно, но когда парень вытащил ее из кармана моего платья, оно было грязно-бурого цвета, но стоило мне сделать то же самое, как оно приобрело свой изначальный прозрачно-розовый цвет. Таким оно и оставалось, когда я передала его вернувшейся с пикника Файне, но я все равно до сих пор ожидала подвоха.