Пашка даже не пытался скрыть своей радости.

— Перевели! Представляешь! Как думаешь, что ей можно есть? Наверное, апельсины нужно купить! — суетился он.

Пашкино счастье раздражало меня до дрожи. Я стиснула зубы, чтоб не закричать на него: «Опомнись! Из-за твоей Милы чуть не погибли люди, чуть не погиб ОН…» Сдержалась лишь потому, что видела: Пашка не в себе и чувств моих ему сейчас не понять.

Когда он сбежал за апельсинами, мне даже стало легче. Вокруг такие же озабоченные, хмурые люди, как я. Все тоже ждут и надеются.

А ждать пришлось долго, и время тянулось невыносимо. Живая очередь к кабинету все росла и росла, но ни в 10, ни в 10:30, ни даже в 11 часов к нам никто не вышел. Люди начали роптать, кому-то стало плохо.

Врач появился только в 11:20. Торопливо пройдя мимо, он крикнул в очередь: «По одному!» — и скрылся за дверью.

Когда я наконец оказалась в кабинете, он даже не поднял головы от своих бумаг, продолжая что-то записывать в толстую тетрадь.

— Проходите быстрее… — буркнул недовольно. — Вы к кому?

У меня пересохло во рту. Сердце стучало так сильно, что шумело в ушах.

— К Романову Алексею, — кое-как смогла выговорить я.

Он начал небрежно листать тетрадь и вдруг замер.

— Вы ему кто? — грубовато спросил, впервые взглянув на меня. — Мы только родственникам даем информацию.

Испугавшись, что сейчас меня могут просто выпроводить за дверь, я уверенно вру:

— Я родственница!

— Мда? — с сомнением глядит на меня врач сквозь очки.

Конечно, я киваю. Да что там! Я готова сказать любую ложь, лишь бы этот кошмар наконец закончился.

Но, скептически хмыкнув, доктор достает телефон.

— Добрый день, — говорит он в трубку, не обращая на меня внимания. — Тут Романовым интересуются… Девушка… Говорит: родственница… Хорошо…. Хорошо…

Отключившись, еще внимательнее смотрит на меня и как-то наигранно-вежливо просит:

— Минутку подождите.

Я согласна на все. Что такое минутка по сравнению с часами, проведенными в неведении! Наверное, сейчас придет врач из реанимации, может быть, для Алексея что-то нужно…

Но в кабинет входит высокий крепкий мужчина лет 50-ти в дорогом модном костюме, который смотрится инородно в этом помещении с грязно-серыми стенами. Не глядя в сторону врача, мужчина подходит ко мне и приказным тоном спрашивает:

— Из какой газеты?

— Что? — ошарашенно бормочу я.

Судя по его сжатым в кулаки рукам, он готов взять меня за шкирку и начать трясти, поэтому я скукоживаюсь на стуле и хватаюсь за сумочку.

— Из какой газеты, журнала? Кто редактор? — нервничает он.

Вдруг смысл его слов начинает доходить до меня, а еще я понимаю, кого он мне напоминает. Вскочив со стула, я пытаюсь объяснить:

— Вы не поняли! Вы отец Алексея? Я просто хотела узнать, как он!

Мужчина чуть отклоняется и грубо перебивает:

— Вы кто?

Этот пристальный взгляд сильного властного человека меня пугает. Так смотрит моя мать, когда ведет допрос. Под этим взглядом я начинаю нести бред:

— Мы просто… Я одноклассница, мы общались… Я дизайнер «Атаки»…

«Какая к черту «Атака»! Что я говорю!» — думаю и невольно краснею.

Но упоминание об «Атаке» неожиданно возымело действие. Раманов кивает утвердительно, давая понять, что знает, о чем я говорю. Он садится в кресло напротив, искоса взглянув на врача, молча наблюдавшего эту сцену. Тот, поняв его без слов, встает и выходит за дверь. Мы остаемся вдвоем.

ЕГО отец… Все, что я знала о нем, — это сплетни, которые пересказывала мама: «уголовник, вор, богатей…». Минуту назад он до полусмерти напугал меня, а сейчас как-то вдруг сгорбился, постарел, лицо утратило грозное выражение.

— Я просто хотела узнать, что с Алексеем, — лепечу я. — Мне никто ничего не рассказывает. Я знаю, что он попал в аварию.

Романов устало трет лоб. Кажется, он сомневается, стоит ли со мной вообще говорить. Потом протягивает через стол руку.

— Виктор Михайлович меня зовут.

— Лиза, — пожав руку, отвечаю я. — Савельева…

— Алексей в реанимации, девушка, — говорит он сдавленным голосом. — У него травма позвоночника. Очень серьезная. Вот так.

Откинувшись на стуле, он умолкает. Может быть, ждет моей реакции. Но что я могу сказать!