Я так резко остановилась посреди дороги, что люди, идущие сзади, меня едва не сбили. Мельком взглянув на часы и прикинув, сколько идти до корпуса, я торопливо ответила, что буду уже через 10 минут. Услышав это, Романов, неожиданно повеселевший, вдруг объявил:

— Вот и отлично! Ну обрадуйте его сами…

И передал трубку Алексею.

Алексей

— Теперь нужно ждать, — читает врач нотации противным писклявым голосом. — Реабилитация бывает сложной, долгой, но организм молодой…

— Доктор, вы мне не заговаривайте зубы, не надо врать! — кажется, я повышаю голос, поэтому дергаюсь от резкой боли в шее и спине, но даже она не может меня отвлечь.

— Сын! — отец смотрит укоризненно.

— Не надо, пап! Вы мне честно скажите: я встану?

— Вам, Алексей, этого сейчас сам господь Бог не скажет. Но у вас все шансы есть! — монотонный голос врача.

— Сколько нужно времени? Год? — еле выдавливаю из себя, продираясь сквозь волны боли, и почти отключаюсь.

Отец матерится. Мне делают укол, и боль отступает, я могу чуть расслабиться.

— Это не факт, — наконец говорит врач, — нужно терпение и серьезная реабилитация. Возможно, понадобится операция. Сейчас этого сказать не могу.

— Сын, успокойся! Тебя обследуют. В конце концов, поедем в Германию. Думаю, через полгодика поставим тебя на ноги.

Отец говорит бодро, но я замечаю, как они переглянулись с врачом, будто заговорщики.

— Только не врите мне, пап! — прошу я. — Не надо врать! Говори, как есть!

Я хочу только правду, пусть даже самую страшную.

У отца начинает вибрировать телефон, и он отходит к окну, чтоб ответить. Ко мне опять склоняется врач.

— В Германии это будет или в нашей клинике — не так уж и важно. Вы должны понимать, что вам понадобится много мужества и терпения. Полгода, к сожалению, — нереальный срок. Не надо тешить себя надеждой, что это пройдет как ОРЗ. Надо надеяться на лучшее, но быть готовым ко всему.

Меня как пришибло.

— То есть вы хотите сказать… — пытаюсь я задать самый главный вопрос.

Вдруг отец бесцеремонно отстраняет врача и сует мне телефон.

— Держи, это тебя.

Что-то мелькнуло в его взгляде, от чего у меня задрожали руки.

— Алло? — едва слышно хриплю в трубку.

— Леша?

Ее звонкий высокий голос взрывает тишину. И так странно нежно звучит мое имя в ее исполнении, что у меня мелькает мысль: «Неужели это она мне!». Я молчу, потому что горло сдавило будто клещами. Лиза! Моя девочка!

— Леша, как ты? — кричит она в трубку и, не дожидаясь ответа, просит. — Можно я приду?

— Приходи, — отвечаю я, ничего не соображая.

Звучит так, будто я разрешаю ей прийти. Нет! Я прошу! Умоляю! Будет чудом увидеть ее лицо в этой больничной палате, пропахшей лекарством и пропитанной болью.

— Очень хорошая девушка. Одобряю, — говорит отец, когда я ошалело смотрю на него, возвращая телефон.

Будто меня интересует его мнение!

Минут через 15, раздается робкий стук в дверь, и медленно, неуверенно Лиза переступает через порог. Она входит осторожно, словно боясь разбудить, и на минуту замирает у входа, глядя на меня.

Я хотел бы бежать к ней, но не мог поднять головы. Боль опять накатила и придавила к кровати. Уже в этот момент пожалел, что дал слабину и позволил пустить ее сюда, позволил увидеть себя слабым и беспомощным.

— Леша, — зовет она, присаживаясь рядом. — Как ты?

Если б она кинулась ко мне, разрыдалась, уткнувшись в мое плечо, стала бы целовать, я бы, наверно, с ума сошел от счастья. Мне так хотелось видеть сейчас ее эмоции, потому что сам я умирал от желания сказать, как рад ее видеть, каким виноватым себя чувствую и жалею о случившемся.

Но она вошла какая-то чужая. В ее глазах плескались страх, растерянность и жалость. Мне вдруг стало обидно. Так смотрят на бездомную псину.

— Нормально, — буркнул я, и мы надолго замолчали.

Она растерянно оглянулась на врача, посмотрела на моего отца. Тот улыбнулся ей как старой знакомой.

— Ну мы пойдем, наверное, — он наконец догадался оставить нас одних, — а вы поговорите.

Врач, явно недовольный происходящим, скептически поджимает губы.

— Резких движений не делать, — бросает он перед уходом.