Горячая плоть дразня скользила меж ее зажатых бедер, напрашиваясь на закономерные реакции… Свет ослеплял, смазывая неясные тени и блики, оставляя для осознания лишь присущую прикосновениям чувственность. Мысли таяли, а мир переворачивался, становясь металлически влажным и твердым, сужался до скольжения обнаженной кожи и густого запаха мужского возбуждения.

Ее же собственное тело молчало, словно покрытое коркой льда. Ласка не получала отклика, и это заставляло думать… Мысли стали четче, а неясные блики начали очерчиваться во вполне понятные вещи. Яркий огонек в чужом теле пульсировал. Запрятанный в странную костяную клетку, он вытягивал ее сжавшуюся в испуге сущность, словно черная дыра.

Потянулась, чтобы потрогать, прорываясь сквозь упругую преграду, выламывая толстые прутья. Огонек вспыхнул, а потом сжался, неожиданно тускнея.

«Хадиса, открой глаза…»

Послушалась… Взгляд выхватил черную маску с ужасным кричащим лицом, измазанное кровью тело, собственное запястье, погруженное в это тело. Казавшимся ярким «огонек» испуганно бился в руке, неистово пульсируя, захлебываясь от ритма и агонии…

Воспоминания нахлынули разом. Ветер неистово трепал ее длинные влажные волосы. Собственная сила полыхнула по коже. Взгляд скользнул по телам, висящим вокруг нее, выхватывая знакомые лица послушниц, адептов… Самсон смотрел на нее слишком внимательно и довольно улыбался… Влад, наоборот, хмурился, из последних сил удерживая манипулирующее заклинание. Рука Хадисы, подчиняясь его воле, дернулась назад, вытягивая за собой чужое сердце.

Песнь захлебнулась, шар над головой продолжал искрить черным, пробиваясь красными разрядами. Надменное выражение сползло с лица Репетитора.

Что-то пошло не по плану.

Он обернулся и понял, что жрецы начали оглядываться… Новая звонкая песнь оглушала. Стройные девичьи голоса, низкий басовитый гул… Корни врывались в зал изо всех трех ходов, доступных из Академии.

Ананьев без особого удовольствия поднялся на ноги. Энергетические лучи, прошившие его насквозь, лопнули, словно натянутые струны, оставляя после себя лишь прожжённые насквозь раны. Тьма уже пробиралась изнутри, вытягивая тонкие щупальца и сплетая на их месте черные латки. Раздорец, пошатываясь, прошел в противоположный конец зала. Фыркнул, всматриваясь в абсолютно безучастное лицо Звездунова, и обошел его. Пожеванный кляп валялся рядышком, правда, Хранитель этого, судя по всему, даже не заметил.

Анонис сорвал ошметки сорочки с его спины, внимательно рассмотрел татуировку, а потом прочел заклинание, выведенное на нем. Его руки почернели, потом стали бесплотными, словно сотканными из черного дыма.

— Безвольная дрянь… — прошептал Кнут, погружая свои черные неосязаемые руки в его спину. Звездунов заорал. Татуировка вспыхнула. Белый свет ударил по глазам. А в следующий миг Ананьев вытащил наружу светящийся сгусток, за которым из тела Хранителя потянулись тяжелые энергетические цепи.

Вихрь в центре зала нарастал, скрывая Хадису Кирин, склонившуюся над мертвым телом ее пожирателя. Репетитора отбросило из круга. Лучи познавшего смерть Источника рассекали все вокруг, обжигая…

В руках Анониса Ананьева, словно звезда, сияла память Хранителя. Октопус Звездунов на ее частичное отсутствие все еще не реагировал, что откровенно раздражало Раздорца.

За спиной пробежала Линн, размахивая металлической штуковиной, выбивая ею чужие зубы и глаза. За ней тянулась толпа немагов, орудуя своими амагическими приборами.

Корни и ветви хлестали по обессиленным ритуалом жрецам, обвивали и ломали их, словно кукол, превращая в сплошное месиво, и медленно оплетали зал живым дышащим деревянным коконом. Некоторые тянулись к вихрю, в котором застряла Кирин, или Источнику, но их сразу разрывало на щепки. Щепки на скорости вонзались в кожу, дополняя бушующий вокруг Хаос новыми штрихами.

Ананьев не реагировал на творящийся вокруг бедлам: он слишком устал, и кости откровенно побаливали. Его отросшие волосы трепало, на коже проступила чешуя, защищая от щепок и обжигающих лучей Источника.

Сгусток в его руках начал менять форму и вскоре очертился белоснежными гранями книги. Белые цепи натянулись. Октопус, все еще распятый энергетическими лучами Источника, захрипел, вскидываясь в немом крике. Миг — и его глаза закатились, голова тяжело упала подбородком на грудь. Опустив на его затылок книгу, Ананьев обслюнявил палец, отчего черная бесплотная поверхность затянулась обычной кожей, и открыл энергетический фолиант.

Кодекс послушно шелестел страницами под его пальцами.

— Ненавижу выполнять чужую работу, — вздохнул Раздорец, находя нужную песнь. Дыхание Звездунова сменилось, затылок дернулся. Похоже, Хранитель начал приходить в себя. Склонившись над ухом начавшего дрожать Октопуса, Ананьев прошептал:

— Ну что, куколка, запоем?

Звездунов слабо повел головой. В скосившем в сторону глазе наконец промелькнуло сознание.

— Горло саднит? Бедолага… Столько часов такие толстые вещи в зубах мусолить… — продолжал подначивать Анонис, цедя слова с откровенной изощренностью. Световой луч скользнул по лицу Звездунова, оставляя за собою жженый росчерк. Тот лишь слегка вздрогнул, на миг прикрыв глаза.

— Иди жрать кактус… — прохрипел он, окончательно очнувшись.

— Это такое особое хранительское пожелание, как трахнуть ежа? Откровенно говоря, удовольствия мало что в первом, что во втором случае.