Шрифт:
Всю дорогу он в нетерпении подгонял извозчика, но другого аллюра, кроме как трусцой, лошаденка, видно, не знала.
— Солдат, а солдат! — повернулся вдруг извозчик. — Скажи ты мне на милость: что же это будет?
— А что? — отозвался немного удивленный Леонтий.
— Не чуешь, что ли? Весь Питер колготится, мужики в деревнях бунтуют… Быть беде.
— Это какой беде? Революция будет, вот что. Власть будем брать.
— Кто же это будет брать-то?
— Мы, стало быть, народ.
— Ну, возьмете, а потом чего?
— Чего-чего!.. — передразнил Леонтий. — Мир будет, земля станет наша, мужицкая.
— Слыха-али, как же, — протянул извозчик. — Энта программа нам известная: большевицкая… А тебе, стало быть, в Смольный надоть?.. — Нно, милая! — закончил он неожиданно, взмахивая кнутом.
Остановились, не доезжая Смольного, на виду у красногвардейских патрулей. Серников полез за деньгами, но извозчик неожиданно остановил его:
— Не нужон он мне, твой полтинник, считай, что мы с Серым для революции потрудились.
Смольный был освещен сверху донизу, во дворе стояли броневики, между колоннами — два орудия и несколько пулеметов. Повсюду метался народ — все больше солдаты да матросы. У входа Серникова было остановил часовой, но он решительно сказал: «С донесением!» и вошел в здание. Тут он слегка растерялся: по коридору шныряло множество всякого народа, а на белых высоких дверях, целый ряд которых тянулся справа, было написано «Классная комната», на одной же — «Классная дама».
Серников остановил солдата, тащившего ящик с пулеметными лентами, опросил, где Ревком. Солдат кивнул на какую-то дверь, сказал:
— На третьем этаже… Ну-ка, помоги, хватайся за ящик.
Серников подставил плечо, вместе они потащили ящик куда-то в конец коридора и поставили рядом с десятком таких же ящиков.
По мраморной лестнице, устланной красной, сильно затоптанной дорожкой, Серников поднялся на третий этаж. Тут на белых дверях висели совсем уж непонятные таблички: «Дортуар». За одной из таких дверей, в большой прокуренной комнате, и оказался Ревком — кучка людей вокруг стола, на котором лежала карта Петрограда.
— Вы к кому, товарищ? — обратился к Серникову человек в кожаной тужурке, с волосами почти до плеч и в пенсне на длинном шнурке.
— Донесение принес.
— Ага, давайте! — протянул руку волосатый и, заметив некоторое колебание солдата, добавил: — Я член Ревкома Антонов-Овсеенко.
Распечатав пакет, волосатый пристукнул ладонью по столу и, обращаясь к какому-то на вид строгому, с бородкой, раздраженно сказал:
— Вот, Николай Ильич, извольте: юнкера занимают мосты. Этого следовало ожидать. Керенский хочет отрезать нас от рабочих районов. Надо принимать срочные меры.
Строгий тоже быстро пробежал донесение и, повернувшись к Серникову, сказал:
— У вас кто назначен комиссаром полка? Федосеев? Отлично. Передайте ему: в Неву войдет крейсер «Аврора», станет у Николаевского моста, моряки сами справятся с юнкерами. А вот другие мосты, конечно, надо занять нам. Пусть Федосеев выделит сколько необходимо на мост Александра II. Впрочем, я сейчас напишу.
На листке большого блокнота он быстро что-то написал и протянул Серникову.
— Вот приказ. Срочно доставьте его в полк.
Серников уже повернулся уходить, когда его остановили.
— Стойте! Пешком вы нескоро доберетесь, да еще и на юнкеров нарваться можно. — Он приоткрыл дверь и позвал: — Гринько!
В комнату вошел человек в кожаной куртке, кожаных же штанах и фуражке с большими очками.
— Гринько, доставите товарища со срочным пакетом в его полк. Адрес он вам укажет.
— Есть! — сказал кожаный человек и бросил Серникову: — Пошли!
По дороге Серников успел спросить:
— Кто он таков, этот Николай Ильич?
— Подвойский, не знаешь разве? Председатель Ревкома.
— Стало быть, он за самого главного будет?
— А ты думал кто?
— Ленин.
Кожаный Гринько даже приостановился, посмотрел на спутника, вздохнул и сказал:
— Нет товарища Ленина в Смольном.
Во дворе Гринько, словно за рога, ухватил за руль мотоциклетку, попрыгал около нее на одной ноге, отчего мотоциклетка вдруг застреляла, зачихала синим дымом, вскочил в седло и, похлопав ладонью по кожаной подушке, крикнул Серникову.