Лешка резко развернул меня к себе, и я уткнулась ему в грудь. Большая ладонь прижала мне волосы на макушке, но не стала их гладить. Я замерла в надежде перестать всхлипывать.

— Утро вечера мудренее.

— Уже ночь, — буркнула я в ответ на дурацкое замечание.

— Тем более. Утро ближе. И рассвет уже все заметнее, так, пожалуйста, будь добра… Какой там текст дальше? — хмыкнул он мне в щеку. — Не вспомнишь?

— Дурацкий…

— Ну вот и спи, моя самая дурацкая жена. Если нет решения проблемы, жди, когда само рассосется. Оно само рассасывается очень часто… Главное, дров не наломать раньше времени.

— Ты, думаешь, еще не наломал? С Оливкой?

— Нет. Как там у нас было? Иногда шаг вперед — это следствия хорошего пинка сзади. Может, теперь она повзрослеет. Ну, когда возьмет на себя хоть какую-то ответственность, а то так и будет…

Он замолчал, хотя я догадалось, что шло дальше по смыслу: «папиной дочкой». Он не зря промолчал. Понимает, что дочка не папина. Под крылышком у папы ей просто было тепло и сытно. Как и мне. Но я… Я тоже не жена дочкиного папы. Не жена… Любовница. Постоянная.

— Надюша, спи, — он так стиснул меня со спины, что думала, точно лишусь пары ребер. — Все будет хорошо… Вот мне уже хорошо. Знаешь, как долго я мечтал, вот так вот уснуть?

— Долго, — буркнула я, уткнувшись носом в подушку. — Тринадцать лет.

— Дольше, — хмыкнул Лешка мне в спину. — Ты начала отползать от меня во сне намного раньше…

— Я не отползала. Мне просто хотелось спать одной.

— А мне с тобой. Чувствуешь разницу?

— Да, чувствую… Восемьдесят килограмм мышечного веса.

— Ты мне льстишь. Восемьдесят пять. Было, пару месяцев назад. Сейчас с нервами, может, уже все девяносто вешу. Но ты меня завтраком все равно накорми…

— Тебя Юля накормит, когда переодеваться поедешь.

Он замолчал. Напрягся. Я тоже.

— Никуда я не поеду. У меня в офисе есть сменка. Пусть думают, что их босс еще ничего. Может и вне дома ночевать.

— Пусть думают…

Пусть… Главное, чтобы правды не знали. Чтобы ее никто не знал.

— Который час?! — подскочила я в кровати. Пустой. Каким-то местом (и явно не ухом) почувствовав приближение Лешки. — Оливка встала?

— Она уже ушла, — склонился он к моему уху или все же к щеке, со словами или скорее с поцелуем. — С котом.

Я толкнула его, но он не упал — заранее крепко уперся кулаками в матрас.

— Ты ее видел? Говорил? — выдала я скороговоркой.

— Не видел и не говорил. Спал, как убитый. Но ее машины под окнами нет и кота у пустой миски тоже нет.

— Кот не мужик, чтобы с утра только об еде думать! Посмотри в шкафу. Да не в моем! У нее!

Леша лениво вышел из комнаты, но не настолько медленно, чтобы я успела встать и последовать за ним. Мы столкнулись на пороге.

— На месте кот. В шкафу. Может, она к Сашке намылилась? Не хочу знать… Не мое дело…

— Леша, что ты делаешь?

К чему вопрос, когда я вишу в воздухе и даже не пытаюсь дышать во время поцелуя… Еще шаг — кровать.

— Леша…

Оттолкнуть невозможно. Какие девяносто? Все сто кило грубой мужской наглости.

— Леша, ну не надо…

— Мне надо…

Я даже не пытаюсь удержать колени сведенными. Бесполезно проверять резинку трусов на прочность. Что-нибудь да лопнет — мужское терпение в первую очередь.

— Ты обещала накормить меня завтраком. Беру французский. С добавкой. Двойную порцию за вынужденную голодовку. Я не манж па си жур… Как там года по-французски? И как тринадцать? От такой утренней гимнастики можно сбросить и двадцать килограмм, и двадцать лет… Надька, ну не будь ты бревном! — он приподнял меня за плечи, явно заботясь о себе и немного о бретельках моей майки. — Хоть сделай вид, что ты хочешь меня так же, как хочу тебя я. А я хочу безумно, как в шестнадцать…

— Вот только не надо как в шестнадцать, ладно?

— Как в шестнадцать, увы, и не получится.

Он оттащил меня на середину кровати и себя — на середину моего тела. Нет, все же ушел с живота к груди, выше — к губам. Застрял на них, закрывая пальцами глаза, чтобы я забыла, что это утро, которое обязано было стать мудренее… Но даже я не стала умнее, не научилась нормально давать отпор. В пятнадцать получалось, а сейчас нет.

— Леша…

Он дал свободу одним моим губам и забрал ее у других. По телу прокатилась волна не радости, а сожаления, что я не в состоянии отключить мозг. Не только у мужиков, у нас, баб, тоже все по-дурацки устроено. Мы разные: они только об этом думают, а мы о чем угодно, только не о том, чтобы получить удовольствие от того, чего не смогли избежать. Боже, Леша, ну какого хрена утром играть большой концерт для фортепьяно с оркестром! Сейчас коты и правда заорут, требуя жрачки. Для них французский завтрак, увы, не вариант…